Авель Санчес

– Так вот, дочка, – продолжал Хоакин, – со мной и в самом деле творится что-то неладное; я страдаю, страдаю уже давно, почти всю свою жизнь. Многое из того, о чем ты догадалась, – правда. Но своим решением постричься в монахини ты прикончишь меня, доведешь меня до отчаяния. Имей сострадание в своему отцу, несчастному отцу…

– Именно из сострадания…

– Нет, из чистого эгоизма. Ты видишь, как я страдаю, и тем не менее бежишь. Желание ничего не видеть и не слышать влечет тебя в монастырь. Разве это не есть чистейший эгоизм? Представь себе, что я заболел тяжелой, затяжной болезнью – ну, к примеру, проказой, что ли; разве ты ушла бы от меня в монастырь под предлогом вымолить мне у бога здоровья? Ответь, бросила бы ты меня?

– Нет, конечно, я бы тебя не бросила. Ведь я твоя единственная дочь.

– Так вот считай, что я болен проказой. Останься ухаживать зa мной. Я перейду под твою опеку, буду делать все, что ты пожелаешь.

– Ну, если так…

Отец поднялся и, глядя на дочь увлажнившимися от слез глазами, обнял ее и прошептал на ухо:

– Хочешь вылечить меня?

– Конечно, отец.

– Выйди замуж sa Авелина.

– Что? – воскликнула Хоакина, высвобождаясь из отцовских объятий и оторопело глядя на Хоакина.

– А что… что, собственно, тебя удивляет? – несколько смущенно пробормотал отец.

– За Авелина? За сына твоего врага?

– Кто тебе сказал, что его отец – мой враг?

– Твое упорное молчание на протяжении многих лет.

– Так вот именно потому, что он сын того, кого ты называешь моим врагом…

– Я не знаю, что происходит между вами, и не хочу знать, но последнее время ты так обхаживаешь его сына, что меня обуял страх… Я боюсь… даже сама не знаю, чего боюсь. Твоя привязанность к Авелину показалась мне чудовищной, какой-то зловещей.

– Да нет же, Хоакина, нет! В Авелине я думал найти искупление. И поверь, что если бы тебе удалось навсегда привести его в наш дом, если бы удалось сделать его моим сыном, для меня это было бы спасением, обновлением души.

– Неужели ты, мой отец, хочешь, чтобы я искала его любви, стремилась завлечь его?

– Нет, я вовсе не это имел, в виду.

– А что же?

– Ну, если он сам, например…

– Уж не сговорились ли вы оба за моей спиной, даже не потрудившись справиться о моих чувствах?

– Нет, нет, это только я, твой несчастный отец, посмел подумать…

– Мне очень жаль, отец.

– Мне тоже. Все теперь оборачивается против меня… Но разве ты не хотела пожертвовать собой ради моего спасения?

– Конечно, ради тебя я готова на любую жертву! Располагай мною как хочешь!

Отец хотел поцеловать ее, но она, высвободившись из его объятий, воскликнула:

– Нет, только не теперь! Тогда, когда ты этого заслужишь. Или, быть может, ты хочешь, чтобы и я тоже заставила тебя замолчать своими поцелуями?

– Откуда ты этому научилась дочка?

– И стены имеют уши, отец.

– И обвиняют!

XXVIII

– Эх, если б я мог стать вами, дон Хоакин, – сказал однажды, получив от Хоакина очередную денежную подачку, бедняга арагонец, тот самый, которого лишили наследства, отец пятерых детей.

– Неужели моя судьба так завидна?

– Да я отдал бы все на свете, чтобы очутиться на вашем месте, дон Хоакин.

– Ну, что бы, например, вы отдали, чтобы очутиться на моем месте?

– Все, что у меня есть.

– А что у вас есть?

– Жизнь!

– Отдать свою жизнь, чтобы стать мною! – А сам про себя Хоакин. добавил: «Быть может, и я бы отдал свою, чтобы перевоплотиться кое в кого!»

– Да, я отдал бы жизнь, чтобы стать вами.

– В ваших словах я не понимаю одного, друг мой! не понимаю того, как человек может отдать жизнь за то, чтобы превратиться в другого; еще менее понимаю я, как это человек может пожелать расстаться с самим собой; превратиться в другого – значит перестать быть самим собой, отказаться от себя.

– Конечно.

– А это значит – перестать существовать.

– Бесспорно.

– Но не для того, чтобы стать другим…

– Правильно. Я хочу сказать, дон Хоакин, что я охотно перестал бы существовать или, скажу яснее, всадил бы себе пулю в лоб либо утопился в реке, если б точно знал, что дети мои, которые одни только и привязывают меня к этой собачьей жизни, одни только и удерживают меня от самоубийства, найдут в вас второго отца. Теперь понятно?

– Понятно. Так, значит…

– Значит, мне осточертела эта жизнь, и я с радостью бы с ней расчелся и навсегда избавился от тяжких своих воспоминаний, когда б не мои близкие. Да, пожалуй, удерживает меня и еще одна вещь.

– Какая?

– Боязнь того, что воспоминания о пережитом будут преследовать меня и после смерти. Эх, если бы я мог стать вами, дон Хоакин!

– А что, друг мой, если меня привязывают к жизни причины того же сорта, что и вас?

– Не может этого быть! Вы же человек богатый.

– Богатый… богатый…

– А человек богатый никогда не имеет причин, жаловаться. Ваша жизнь – полная чаша. У вас есть все: жена, дочь, хорошая клиентура, громкое имя… Чего еще желать? Отец не лишал вас наследства, родной брат не вышвыривал вас из отчего дома и не вынуждал просить милостыню… Никто не доводил вас до необходимости протягивать руку за подаянием. Да, если бы я мог стать вами, дон Хоакин!