Авель Санчес

– А ты помнишь, как в прошлый раз ты защищал в моем доме Каина, этого великого завистника, а потом еще в своей незабываемой речи, которую я и умирая буду помнить, в той речи, которой я так обязан своей репутацией, разве ты не учил нас, не учил меня понимать душу Каина? Но ведь Каин уж ни в коем случае не был примитивным, не был вульгарным, не был посредственностью…

– Зато он был отцом всех завистников…

– Да, но это была совсем иная зависть, ничего не имеющая общего с завистью этих людишек… В зависти Каина было величие; зависть же фанатичного инквизитора – нечто ублюдочно жалкое, ничтожное. И мне грустно видеть тебя среди подобных инквизиторов.

«А ведь он, – размышлял по его уходе Хоакин, – просто читает в моей душе! И притом, кажется, вовсе не подозревает того, что происходит во мне. Он размышляет и говорит, как рисует, не зная, что говорит и что рисует. Он весь – интуиция, хоть я и пытаюсь усмотреть в нем рассудочного ремесленника…»

XVII

Хоакину стало известно, что Авель завел интрижку с одной своей натурщицей, и это еще больше утвердило его в прежнем мнении, что женился он на Елене вовсе не по любви. «Они поженились, – рассуждал Хоакин, – нарочно, чтобы унизить меня. Ведь совершенно очевидно, – продолжал он рассуждать, – что Елена не любит его и не может любить… Она никого не любит, она неспособна на нежные чувства; она всего лишь красивый футлярчик для тщеславия… Только из тщеславия и презрения ко мне она вышла за него замуж, из тщеславия или просто из каприза она способна и изменить мужу… Пожалуй, даже со мной, Хоакином, руку которого она когда-то отвергла…» И в нем снова вспыхнуло прежнее чувство к Елене, которое, казалось, и не тлело уже под слоем давно остывшего пепла, которое, казалось, давно заморозил лед ненависти. Да, да, несмотря на все, он продолжал оставаться влюбленным в эту королевскую паву, кокетку, натурщицу своего мужа. Конечно, Антония была во всех отношениях достойнее ее, но Елена осталась Еленой… К тому же месть… Что может быть сладостней мести? Ничто так не согрело бы заледенелое сердце!

И как-то, улучив час, когда Авель отсутствовал, Хоакин отправился к нему домой. Его встретила Елена, та самая Елена, перед божественным ликом которой он столь тщетно молил о защите и спасении.

– Авель мне говорил, – сказала ему кузина, – что ты ударился в религию. Это Антония склонила тебя к религии, или, наоборот, религия помогает тебе избегать Антонии?

– Не понимаю.

– Дело в том, что мужчины часто становятся благочестивыми либо по наущению своих супруг, либо стремясь под любым предлогом видеться с ними пореже…

– Есть и такие, которые бегут от своих супруг вовсе не для того, чтобы посещать церковь.

– Есть и такие.

– Да, есть, 'Впрочем, твой муж, который наболтал тебе обо мне, кое-что мог бы по этому поводу порассказать… Да и, кроме того, молюсь я не только в церкви…

– Еще бы! Всякий благочестивый человек должен молиться прежде всего дома.

– Я и молюсь дома. Главные свои молитвы я обращаю к пресвятой деве, которую прошу защитить и спасти меня.

– Мне очень нравится это твое благочестие.

– А ты знаешь, перед чьим образом я возношу свои молитвы?

– Откуда же мне знать…

– Перед образом, который написал твой муж…

Зардевшись, Елена как-то беспокойно взглянула на сына, спавшего в углу кабинета. Внезапность атаки обескуражила ее. Но, несколько оправившись от своего смущения, Елена ответила:

– Знаешь, Хоакин, поступок твой кажется мне бесстыдным и лишь доказывает, что все твое благочестие – всего-навсего непристойный фарс, а может быть, и хуже…

– Клянусь богом, Елена…

– Вторая заповедь гласит: не произноси имя господне всуе.

– И тем не менее я клянусь, Елена, что мое обращение было истинным, я искренне пожелал верить, пожелал защитить себя верой от пожирающей меня страсти…

– Знаю я твою страсть!

– Нет, ты не знаешь ее!

– Отлично знаю. Ты просто ненавидишь Авеля.

– Почему же ненавижу?

– Тебе лучше знать. Ты всегда его терпеть не мог, даже еще до того, как познакомил нас.

– Неправда!.. Неправда!

– Нет, правда, святая правда!

– Но все же почему я должен был его ненавидеть?

– Потому что у него имя, успех… А разве у тебя нет клиентуры? Разве ты мало зарабатываешь на ней?

– Видишь ли, Елена, я открою тебе всю правду, без утайки. Мне этого мало! Я мечтал о настоящей славе, о науке, о том, чтобы имя мое было связано с каким-нибудь необычайным научным открытием…

– Так займись наукой! Чего-чего, а таланта тебе не занимать.

– Займись наукой… займись наукой… Да, Елена, я бы занялся наукой, если бы свою славу я смог сложить к твоим ногам…

– А почему не к ногам Антонии?

– Не будем говорить о ней.

– А, так вот до чего ты докатился! Ты подстерегал, пока мой Авель, – Елена сделала особое ударение на слове мой, – уйдет из дому, чтобы прийти сюда с гнусными объяснениями?

– Твой Авель… твой Авель… Да твой Авель на тебя плюет, если хочешь знать!

– Как? Вдобавок ко всему ты еще и сплетник, наушник, соглядатай?

– У твоего Авеля есть и другие натурщицы, кроме тебя.