Ave commune!

Давиан, когда нёсся на всех парах к границе на поезде, даже не мог помыслить о том, что битва за Вечный город, превратиться в бойню в Риме. Конечно, он был бы рад, если все прихвостни Рейха заплатят кровью за смену власти на более справедливую, в понимании Давиана, но вот за что поплатились революционеры? «За желание жить в нормальной стране?» «За своё естественное право на бунт, если власть не удовлетворяет запросы широких трудовых масс?» – вопрос за вопросом задаёт себе Давиан в попытке найти ответ на мучащий его вопрос.

– Так что ты молчишь, Пауль? – с нажимом спросил Давиан.

– Даже не знаю, что там с ними стало, – безрадостно отвечает друг и еле слышимым шёпотом добавляет. – Даже не знаю.

Пауль даже не хочет об этом думать, ибо каждая мысль о Риме, о том, что их друзей ввергает юношу в не самое лучшее расположение духа. Там были практически все, кого он знал из подпольной деятельности в Милане и все они попали под каток амбиций их предводителя, что воспользовался ситуацией, чтобы воздвигнуть себя в ранг верховного правителя целой Империей. Паулю трудно было, когда им сказали о том, что в революции в Риме погибли люди, хоть они и слуги Рейха, ибо они тоже люди, у каждого из павших прислужников была своя судьба, своя жизнь и лишать просто так их этого сущее варварство, пускай они и сражались за Рейх. А когда им сообщили друзья, бежавшие в Либеральную Капиталистическую Республику, что их верные товарищи, знакомые и приятели, которые должны были освободить Рим пали под ударами клинков нового правителя, что-то внутри Пауля рухнуло, подкосив его настроение.

Однако теперь Рейх позади. Он кончился за огромной бетонной стеной, усеянной орудиями и вышками наблюдения, он кончился в тот момент, когда двое юношей миновали опустевшую границу, лишённую всякого надсмотра, а его влияние закончилось на парней давным-давно, но всё же их желание свободы и стремление к новому миру это прямое воздействие Рейха и его запретов. Мысли и души юношей пленены вожделением новой жизни, скованные цепями стереотипа – «Везде лучше, чем в Рейхе», что является особенностью страны, из которой они бегут, рождённой тоталитарным порядком, а посему не до конца его удалось вытравить из души.

Дорога, ведущая вперёд, стала подходить к концу, так как она упиралась в очертания чего-то высокого и серого, монументального и гротескного, что с каждым шагом становилось всё ближе.

– Что там? – взволновался Пауль, сделав шаг медленнее.

– Ворота в новую жизнь, – с фанатичной прохладой произнёс Давиан и ускорил шаг, желая побыстрее оказаться лицом к лицу с «Homo Communistic», как радостно называет юноша жителей Директории.

Лес вокруг оставался таким же густым и кучным, могучим и старым, окутавшийся в серебристое полотно, устремляясь могучей стеной к небесам, и каждое древо уподобилось крепкой колонне, которая держит светло-голубую небесную твердь. Одного взгляда хватит, чтобы понять – лесистая местность не знала касание человеческой циклизации долгие года, но всё природная сила, её могущество, в лице здоровенного, внушающего трепет, леса меркнет пред сочетанием бетона, железа и камня, которое вырисовывается впереди.

– Чт-что это? – при приближении по заснеженному грунту, которым усыпан подход, с дрожью в голосе вопрошает Пауль. – Он-она ещё больше ч-чем ст-стена Рейха.

– Теперь ты видишь величие Директории! – яро обрадовался Давиан. – А я говорил, я говорил всем, что этот край велик!

– Н-но это ведь невозможно, – в глазах Пауля поселилась тень страха перед тем, что за воротами этой стены.

– Но это истина!

Пауль и Давиан идут к фантасмагорическому строению, которое многократно выше крон величественного древнего леса. Давиан не видит ничего кроме, огромной стены, которая рослой волной железобетона громоздится впереди.

– Давай-давай! – кричит Давиан, подбадривая своего друга, который практически остановился.

Для Пауля поведение друга кажется безумным или даже пристрастно безрассудным. Давиан желает узнать, что там за стеной, плевав на безопасность, отвергая всё здравомыслие. Он думает, что всякого беженца с юга там примут за желанного гостя, который ради идей высшего и общего блага, готов предать родину, но Пауль другого мнения о жителях страны, в которую они идут, хоть и придерживается таких же воззрений что и друг. Да, он, так же как и Давиан ощущает грохот сердца и гнетущее волнение, только это вызвано не чаянием и сладким желанием поскорее оказаться за стеной, а первобытным страхом, осторожностью и боязнью неизвестного. «Если они так умны и хороши, то почему возвели такую стену?» «Почему отгородились от всего?»

– Постой, – выдохнул тяжело Пауль и ткнул пальцем в сторону стены, – давай будем осторожны. Никто не знает, что там за этой серой массой.