Ave commune!

Ответа не последовало, лишь молчание. Но Пауль и сам находит ответ, который скрыт в таинственном молчании Фороса. Они сделали народ мешаниной, ватой для того, чтобы им можно было легко управлять. В Рейхе семья была центром церковной и государственной пропаганды и власть имущие силой горячего слова приковывали всё внимание людей к семье, уводя их от желания воевать за власть. Тут процесс иной, людей лишили права на семью с одной целью – приковать их мысли к идее, поработать души

Пауль не заметил какого-либо смущения в глазах товарища, который восхищённо взирает на два метра металла и плоти, пропитанных мыслью абсолютного равенства и краха чувств.

– А что нам при нарушении девятого пункта доктрины грозит? – спросил Пауль.

Существо простучало пальцами левой руки по посоху и правую ладонь

– Если вы попытаетесь абсолютно любого партийца вовлечь в отношения, выходящие за рамки «общенародных» или сами будете вовлечены, то вас ждут страшные муки, прилюдные истязания, а затем казнь.

– Для чего всё это? – с нескрываемым изумлением вопрошает юноша.

– Всё это имеет великую цель! Сама доктрина, которую разработали на первом заседании Великой Коммунистической Партии, это средство к выполнению цели. Постулатами её мы созидаем великое общество, просвещённое и принадлежащие всецело идее коммунизма!

«И Партийным верхам» – добавил про себя Пауль. – «Это как надо было изувечить душу людскую, чтобы этот порядок стал естественным?»

Лёгким движением шестипалой ладони Форос отпустил их, отогнал как надоевшую мошку и Пауль, и Давиан пошли прочь от лишённого человечности… существа, чьё сердце заменила идея, её мотор. Но вот каждый из парней уходит с разными чувствами – Давиан проникся любовью и уважением к Партии, к «Народу» и тому, что они породили, но вот Пауль… он сейчас тоже может выделиться средь городского серого холста, только разве что мрачностью, так стал темнее грозовой тучи. Юноша понимает, что долго он тут в здравом рассудке не сможет находиться, «доктрина» рано или поздно изувечит его, сделает таким же серым, как и всё вокруг.

Глава четвёртая. Партийная Империя

Спустя два дня. Утро. Площадь перед «Домом Идеологической Мудрости».

– И именно поэтому Рейх есть ничтожнейшее из проявлений человеческих организаций! – заголосил Давиан, а микрофон, у рта передав полыхающий рвением голос в динамики, расставленные по всему периметру площади, многократно усилил звучание слов, превратив их в самый настоящий гром речи, трясущий пространство и души. – Рейх, он даже хуже, чем Либеральная Капиталистическая Республика, тем, что попирает фундаментальные права масс народных, заковывая народ и его волю в оковы морали и ограничений!

– Да-да! Долой тех убогих буржуазных и клерикальных дикарей! – взревели люди, исторгая вопли гордыни. – Нет народа праведнее нас! Нет тех, кто был бы лучше нас!

Давиан вещает с площадки, на которой зиждутся массивные колонны, держащие исполинскую крышу и под тенью «храма идеологии», на его фоне, он вещает о том, что есть Рейх, а точнее поливает его грязью, дабы усладить слух партийных чинов, да и обычных людей, жаждущих услышать, что кроме места, в котором они живут ничего лучше нет. Кажется, что за спиной Давиана изящным сплетением камня, мрамора, гранита и золота, возвышается языческой капище древних греков, а он уподобился древним иерофантам, несущих народную истину пламенным словом растопляя души. И народ, тысячи людей, заполнивших площадь, в единой серой одежде уставили пустые, с бездной вместо души, глаза на парня, который продолжает говорить, не стесняясь такого количества:

– Да, в северной стране, которая провозгласила себя оплотом свободы, люди освобождены от моральных догм и власти религиозной, что уже существенный шаг к свободе! Но не обольщайтесь, ибо там всем правят гнилые буржуа и рынок апофеоз всего, что порождает другое рабство – капиталистическое! Но даже это лучше чем Рейх, ибо власть государства и церкви есть зло первородное, вредящее воле народной! Рейх стал домом всего мракобесия и дремучести проклятых порядков! Откуда я знаю, вы спросите. Да, я знаю, что твориться в той империи камня и веры, ибо сам пришёл оттуда!

В тот момент, когда с уст юноше сорвались слова о том, что он путник из далёкой по идеям страны, он ожидал, и даже надеялся, что люди сейчас проявят бурю эмоцию, охнут в унисон хотя бы, но ничего не последовало – серая безликая стена взглядом тысячей глаз продолжает взирать на парня, никак себя не проявляя. В один момент в мыслях юноши поселилась сомнение, что ему кто-то рад, или желает слушать, но лёгкий кивок недалеко стоящего Фороса заставил продолжить Давиана речь: