Авалон-2314

Мерлин покачал головой. Над ним струи дождя расступались, и старик сохранил благообразный вид.

– Ты только что лицезрел то, что наблюдали очень немногие из людей. Трансляцию из параллельных миров, доступных проекту. Неужели ты думаешь, что такая суперсистема, как «Авалон», существует только в четырех измерениях? Мы шагнули куда дальше. Физически мы не можем перенести объект из одного мира в другой, но информация доступна. Ее ты сейчас и получаешь. В твоем мире гроза у подножия Аракана только собирается, а «Авалон» взаимопроникает в десятки миров. Но довольно, ты и так слишком много видел, – вернемся.

Хонгра словно вырвали из дождливого дня и швырнули куда-то. Как оказалось, на ковер в комнате, где он жил. Коммуникатор мигнул и сказал голосом Мерлина:

– Как ты мог убедиться, передача информации доступна. И ваши души – квинтэссенция информации, ее альфа и омега – бродят между мирами. Миры разные, поэтому одни и те же люди в них отличаются – иногда ненамного, а иногда и сильно. Именно их дела изменяют миры. Именно они во сне проникают в соседние измерения. Именно благодаря им «Авалон» стал тем, чем он стал. А моя задача утилитарна. Я хочу заменить нашего Гумилева на того, который сейчас бродит по миру, где мы видели дождь.

– Зачем? – выдохнул Хонгр.

– Они разные. Вероятность вторжения агрессоров на мир дождя выше. Там и должен возглавить сопротивление воин и поэт.

– А у нас?

– У нас вероятность стычки не так велика. Нас устроит поэт и воин из того мира. Скажу тебе, он утонченнее и приятнее в общении, но не настолько решителен и задирист. Так вышло…

Почему вышло именно так, революционер спрашивать не стал. Ясно было другое – он, здешний Хонгр, тоже нужен в том мире, где у хребта Аракана бушевала гроза. Может быть, тот Хонгр и правда успешно окончил сельскохозяйственную академию и в руки не брал автомат?

* * *

Квартира Виолетты оказалась немного просторнее моей, но и здесь небольшое окно с толстыми стеклами имелось только в одной комнате – в гостиной. Маленькая спальня едва вмещала кровать и шкаф для одежды, на кухне не развернуться.

– Тесно, – пожаловалась девушка. – Стеклянное Небо – один из самых старых городов. Во многих жилых блоках поселений, что строятся сейчас, жилая площадь на одного человека даже больше, чем на Земле.

– Резонно, – попытался поддержать разговор Гумилев. – На Земле, по крайней мере, можно прогуляться под открытым небом.

– Да и здесь можно гулять. Сады и бассейны на Луне не хуже, – заявила Вита. – А почему вы ходите с ружьем, Николай Степанович? Вы из полиции?

– Нет. Я поэт.

– А… – протянула Вита. – Понятно.

– Ты читала что-нибудь Гумилева? – спросил я, не подумав, что такой вопрос не слишком тактичен – и по отношению к Виолетте, и по отношению к Николаю Степановичу.

– Нет, – смущенно улыбнулась Вита. – Я слабо знакома с творчеством современных поэтов.

Гумилев, похоже, слегка смутился и пробормотал:

– Поколение младое, незнакомое… Как писал солнце русской поэзии Александр Сергеевич.

– Да, – согласилась Вита. – Мне больше по душе романы. И стереофильмы, если на то пошло.

– Вот и славно, – заметил Гумилев.

Он подошел к окну, повернул тяжелую ручку. В комнату ворвался пахнущий озоном ветерок. Поэт выглянул на улицу – там слышалось пение. Когда мы приехали сюда, откуда-то издалека доносились звуки музыки, но нам было не до того. Теперь можно было различить мелодию и даже слова немецкой народной песни о зеленых полях и густых лесах, о добрых и веселых людях. Язык я выучил, а мотивов песен, естественно, не знал, поэтому слушал с интересом.

Фасады старых домов и стеклянное небо отсюда, с третьего этажа, словно придвинулись. На улице не было ни соринки, ни пылинки; в стенах ни единого дефекта. И не в пресловутой немецкой аккуратности, пожалуй, дело: здесь ведь не дуют пронзительные ветра, не идут дожди, мало меняется температура. Воздух фильтруется и искусственно обогащается кислородом, кондиционируется и увлажняется. А если с дерева упадет какой-то листик – его не сложно поднять и бросить в утилизатор биологических отходов. Органику среди здешних пустынь нужно беречь.

– Нравится? – спросила Вита. На нас она поглядывала с любопытством и слегка настороженно. Еще бы, заявились без приглашения, один – с винтовкой, да еще и поэт.

– Мило, – ответил Гумилев. – Но мне больше по душе Африка. Только она сильно изменилась в последние века.

– Разве не осталось заповедников?

– Остались. И зверей много. Но все равно присутствует ощущение, что они живут в большой клетке. Ставишь палатку под звездами, а небо, как и здесь, словно стеклянное. Да еще и с фонарями. Хорошо хоть дороги струнные, колеи не набиты. Но опорные вышки портят пейзаж.

Виолетта вышла на кухню и начала рассказывать что-то комму. Одновременно с этим из стен выдвигалась разная бытовая техника, которая позвякивала, пищала и включала подсветку. Не иначе как девушка хотела угостить нас ужином.

– Вы на праздник приехали? – спросила хозяйка, когда все кухонные аппараты были приставлены к работе.

– На какой? – удивился я.