Аут

Но были и свои плюсы в этой неделе запойного молчания хозяина. Славная девица Фейри получила кратковременное освобождение от исполнения обязанностей спецагента. Камил жадничал часто отпускать ее в город, поэтому днями напролет она скрашивала своей монументальной грудью его холостяцкое существование, удрученное хозяйской меланхолией. Толстяк сам не заметил, как привязался к девушке. Стали даже посещать странные мысли о маленьком домике, например, далеко в горах или на берегу заросшей лесом речки, в котором день-деньской хлопочет хозяйка с теплыми уютными боками и шныряют туда-сюда трое или четверо крошечных пухлых камильчиков. Толстяк мысли эти чудные не прогонял – как-то само так получилось, что они тоже начали понемногу скрашивать его матерую холостяцкую жизнь. Причем тем интенсивнее, чем чаще на глаза попадалась крутобедрая и пламенноокая спецагентка.

Дошло уж и до того, что толстяк начал подзабывать, для каких целей в действительности обретается в доме девка. Хозяйские капризы по причине внезапного хозяйского безразличия ко всему отодвинулись на задний план. Фейри поступила в полное распоряжение слуги и ничуть не была против. Совсем наоборот. Как и всем, слепой внушал ей инстинктивное отвращение. Лишь интересы подпольного ордена да внимание Камила вкупе с его мужской техничностью удерживали девушку в доме Морла.

Каково же было разочарование толстяка, когда хозяин, внезапно перестав быть окаменелостью, призвал его к себе, вкусил пищи, а затем повелел привести «ту женщину». Камил едва сумел скрыть от Морла досаду.

Разыскав Фейри, он обрадовал ее известием о том, что ей вновь предстоит ледяная баня. Ничего не поделаешь – единожды соврав хозяину, он не мог отступать. Хотя и подозревал, что для Морла его обман – как прозрачное стекло для зрячего.

Проклиная себя за то, что вообще затеял эту историю, Камил уволок Фейри в ванную комнату и с сожалением принялся за ваяние шедевра под названием «живая сосулька». Как и в первый раз, девушка приняла истязание стоически.

Потом он отвел ее к Морлу, по пути страдая уязвленным самолюбием. И сразу же активизировал систему наблюдения.

Морл не торопился. Он вообще никогда не торопился. Потому что никто и ничто не могло убежать от него. Он был медлителен, как жаба, страдающая одышкой, но всегда действовал без оглядки и наверняка. Если, конечно, это можно было назвать действием. Иногда он совсем ничего не делал – и получал нужный результат. Толстяк подозревал, что у хозяина имеется для этого невидимый орган, вроде липкого и длинного жабьего языка, внезапно выскакивающий, хватающий, убивающий.

Фейри сделала попытку улечься на толстый ковер. То ли ноги ее не держали, то ли она надеялась согреться его ворсом. Камил, жалея ее, шептал в экран хэнди: «Девочка моя. Потерпи немножко. Кому сейчас легко».

Морл не дал ей сделать этого. Он подозвал ее к себе, велел раздеться и принялся ощупывать ее тело, нечувствительное от втертой в кожу мази. Длинные тонкие пальцы, которые только накануне Камил освободил от бинтовых перчаток, подрагивали, точно жадно насыщающиеся твари. Лицо Морла было бесчувственным, ничего не выражающим, но толстяк готов был поклясться, что хозяин испытывает нечто неподвластное простому разумению. Какая-то сила сейчас пробуждается в нем. А может, наоборот, засыпает. И жадные твари-пальцы убаюкивают ее.

Это продолжалось недолго. Морл легко оттолкнул девушку, и Фейри без сил опустилась на пол. Камил встревожился. Слишком хорошо он помнил припадок божественной супруги после подобного же общения с Морлом. Приступ абсолютного равнодушия. А за ним – тихое помешательство, безумие.

Но, наверное, Фейри была все же сильнее, чем та, одурманенная наркотиком супружница. Фейри было гордой, непокорной, стервозной. Только в умелых мужских руках становилась мягкой, податливой, как земля после дождя. А разве Морл – мужчина? Он – Божество. Нелюдь. И пальцы его – голодные ищущие твари.

Морок безразличия не объял ее разум, хотя бессилие и сковало тело. Обнаженная, она лежала на ковре, и глаза не смотрели на Морла. Но губы двигались, и произносились слова. Морл не забыл своего обещания поговорить о том, что нужно ей от него. Толстяк отметил про себя, что хозяин не потерял интереса к тайному ордену сумасшедших письменоносцев. Напротив, что-то замышлял. «Он хочет отдать им Опекунов, – вспомнил толстяк и усмехнулся: – Ведь он же добрый волшебник, исполняющий желания. Милосердное и всесильное Божество».

– Я знаю, что противен тебе, – сказал Морл. – Ты смелая.

– Большинство мужиков противны. Это скажет тебе любая баба. Они грубы, вонючи, покрыты шерстью и кичатся превосходством. Но чтоб получать от них удовольствие, необязательно быть смелой. Скорее умной. К каждой вещи нужен умный подход. Мужик – такая же вещь.

– Я – тоже вещь? – спокойно спросил Морл. – Какие у меня функции?

Фейри не отвечала.

– Что ты хочешь получить от меня? – помог ей слепой. – Говори, я желаю заплатить тебе за твои услуги. Все, что хочешь. Для меня нет невозможного.

– Кто ты? – спросила Фейри.