У тебя в руках пустой ее халат, а сама она сидит на корточках на постели и, поглаживая что-то у себя на коленях, делает тебе знак подойти. На коленях у нее кусок тонкой лепешки, она разламывает его, протягивает половину тебе, вы вместе кладете облатку в рот, и, с трудом проглотив ее, ты надаешь на обнаженное тело Ауры, на ее раскрытые руки, раскинутые от одного края постели до другого, как руки черного Христа на стене, где ты вдруг видишь и алый шелк, и кровь, и вересковый венок на спутанном черном парике с серебряными блестками. Аура словно ввела тебя в алтарь.
Ты шепчешь ее имя, зовешь свою любимую, и сильные руки жарко обнимают тебя, а нежный голос лепечет:
— Не разлюбишь?
— Никогда, люблю тебя навеки.
— Никогда? Поклянись!
— Клянусь.
— Даже когда я состарюсь? Буду безобразная, седая?
— Никогда, любовь моя, никогда.
— Даже когда умру? Фелипе? Ты будешь любить меня даже после смерти?
— Да, да. Клянусь. Ничто нас не разлучит.
— Обними меня, Фелипе, крепче…
Проснувшись, ты протягиваешь руку, но Ауры нет рядом, хотя постель еще хранит ее тепло.
Ты снова шепчешь ее имя.
Когда ты открываешь глаза, она стоит, улыбаясь, в ногах кровати, но смотрит не на тебя, а куда-то в угол комнаты, потом медленно идет туда, садится на пол, кладет руки на чьи-то колени — ты силишься разглядеть их в полумраке, — гладит морщинистую руку, которая возникает из сумрака и вот уже отчетливо видна… Да, это сеньора Консуэло в кресле, ты его раньше не заметил, она кивает тебе с улыбкой, они вместе улыбаются тебе и кивают, вместе тебя благодарят. Ты бессильно откидываешься на подушки: неужели старуха была здесь все время! Ты отчаянно гонишь страшную догадку, но это только хуже: теперь ты уже вспоминаешь ее голос, все движения, ваш танец… Они обе встали вместе, старуха с кресла, Аура с пола. Вместе медленно идут к двери, соединяющей их спальни, вместе входят в комнату сеньоры Консуэло, откуда тихо льется свет свечей, закрывают дверь, и ты засыпаешь один на постели Ауры.
Просыпаешься ты больной, неотдохнувший. Еще во сне пришла печаль, какая-то неясная тоска и тяжко охватила сердце. Ты в комнате Ауры, но спишь один, словно вы и не были вместе.
В спальне кто-то есть, но это не Аура, это что-то неуловимое и гнетущее, и оно здесь с вечера, с этой ночи. Ты сжимаешь пальцами виски — надо успокоиться, но тоска отступает неохотно, и ты вдруг слышишь ее тихий вещий голос: это другая твоя половина подле тебя, вчерашние бесплодные ласки раздвоили и тебя тоже.
Но довольно, довольно, пора вставать, и ты встаешь, ищешь ванную — ее здесь нет, поднимаешься к себе, заспанный, обросший щетиной, с отвратительным вкусом во рту, открываешь краны и, когда ванна наполнится, блаженно ложишься в теплую воду, не думая ни о чем.
А вытираясь, опять вспомнишь старуху и девушку, как они улыбались тебе, когда уходили вместе, обнявшись. Когда они вдвоем, они всегда делают одно и то же: вместе улыбаются, едят, вместе входят и выходят, как если бы одна была отражением другой, как если бы существовала ее волей. Ты так погружен в эти мысли, что, бреясь, даже порезал щеку. Нужно чем-то отвлечься, и ты пересматриваешь свою аптечку — пузырьки и тюбики, которые принес из пансиона таинственный слуга, читаешь вслух наклейки — название, состав и свойства, повторяешь так и этак имя владельца фирмы, и все, чтобы забыть, не думать о другом, о том, чему нет имени, не найти толкования, что за пределами разума и смысла. Чего ждет от тебя Аура? Ты рывком закрываешь аптечку. Чего она хочет?
Отвечает тебе глухой голос колокольчика, плывущий по коридору: завтрак подан. Ты бросаешься к двери, распахиваешь ее настежь: это Аура, как всегда, ну конечно, кто же еще, ведь это ее платье из зеленой тафты, вот только лица не видно под бледным покрывалом. Ты берешь ее руку, тонкую, дрожащую.
— Завтрак готов, — говорит она еле слышно.
— Аура, так больше нельзя, я хочу знать правду…
— Правду?
— Скажи, ведь сеньора Консуэло держит тебя здесь насильно? А почему она была там, когда мы… Обещай, что уйдешь отсюда со мной, как только…
— С тобой? Куда?
— Куда-нибудь, на волю. Мы будем жить вместе. Ты не можешь вечно оставаться у тети. Чего ради такое отречение, почему ты должна жертвовать собой? Ты так сильно ее любишь?
— О, господи…
— Нет, отвечай!
— Кто любит, я? Это она меня любит, она собой жертвует!
— Но она же старуха, одной ногой в могиле, а ты…
— Это я одной ногой в могиле, а не она. Да, старуха, безобразная… Фелипе, я не хочу… я не хочу быть такой… я…
— Она тебя хоронит заживо. Ты должна вырваться, воскреснуть.
— Чтобы воскреснуть, надо умереть… Нет, ты не поймешь. Не беспокойся ни о чем, Фелипе, я тебя не обманываю.
— Тогда объясни…
— Я тебя ни в чем не обманываю. А ее сегодня не будет дома целый день…
— Кого?
— Да ее же.
— Не будет дома? Но ведь…
— Нет, иногда выходит. Собирается с силами и выходит. Сегодня тоже, уйдет на весь день. И мы сможем…
— Уйти отсюда?
— Если ты так хочешь…
— Нет, пока еще нельзя. Я должен закончить работу. А только закончу…
— Да, конечно. Так ее не будет целый день. И мы сможем..
— Что?