Аудитор

Он на секунду прервался и заиграл «На Дерибасовской…», снабжая мелодию мелизмами, плетя кружево из форшлагов, трелей, группетто и мордентов. Широкие интервалы отец заполнял быстрыми пассажами, впоследствии дробя их на более мелкие; заменял штрихи — легато на стаккато и наоборот; аккорды переходили в арпеджио. Характер музыки менялся. «Мой отец когда-то в немом кино играл, — сказал он, — хотите, покажу?» «Хотим!» — это дети просили продолжения. «Вот поезд едет. А вот — дождь идёт. Любовная сцена…» Отец играл что-то тревожно-ритмичное под «поезд», заунывно-чёткое под «дождь», а потом неистово и вместе с тем романтически-пошло — о любовных страданиях. Под них представлялась женщина в нарядах «бэль-эпок» — маленькие шляпки, короткие платья, сетчатые чулки. Она заламывает руки в объятьях рокового мужчины с зализанными чёрными волосами и во фраке. Это было чистое ретро, сейчас так никто не играл, но папина музыка завораживала, он был крепкий профессионал, с опытом джазиста и концертмейстера. Ирина знала, что ради заработка отец играл в фойе кинотеатров, руководил джазом в институте и несколько лет аккомпанировал в танцевальной студии.

«Ещё, дедушка, ещё!» — дети были в восторге. Сейчас для них существовал только их новый дед за роялем. Отец улыбнулся и стал играть «В лесу родилась ёлочка». Он чуть наметил стиль Моцарта и Шопена, попытавшись выдать филигранные стаккато и трели, потом порхающие арпеджио и глиссандо, но Ира видела, что стиль Моцарта и Шопена он помнил неточно и воспроизвести их толком не мог, с техникой у него здесь было не так хорошо — и он снова свернул на джаз. Получалось легко, непринуждённо, и поэтому блестяще. Он это умел, он был в себе уверен, играл раскованно и свободно, не боясь неудач. Как можно было его не слушать! Он садился за пианино и моментально становился центром внимания в любой компании — в гостиной на круизе, в зале дома отдыха. Был бы инструмент. Иногда он играл и тихо напевал. Интересно, игра доставляла отцу особое удовольствие или он использовал своё умение в каких-то личных целях? А сейчас? Зачем он вдруг сел за рояль? Он и раньше видел рояль в доме Марины, а пианино было и у Лили, но раньше он не играл. Зачем сейчас ему это понадобилось? Ира не знала. Отец был ещё той штучкой. Раз он был в ответе за «совок», то — вот вам!

Ира боялась, что он слишком крепко выпил, но увидела, что это не так. Нет, он не пьян, просто навеселе. Будучи сильно пьяным, отец мазал по клавишам, но сейчас ничего подобного, слава богу, не было.

Олег к роялю не подошёл, а слушал издали. Он тоже прекрасно играл, но не так. Так он всё-таки не умел, не тот был опыт. Мог бы научиться, но не учился, и сейчас как музыкант прекрасно мог сравнить свою игру с игрой деда. Сравнение было не в его пользу. И ещё Олег не мог не понимать, что старик только для того и сел за рояль, чтобы уязвить его, и ему это удалось.

За стол вернулись пить чай, но папа с ребятами переместился на кухню, и там под его руководством они ещё немного выпили. Надо же, все вместе пошли выпить! Впрочем, обстановка вокруг круглого кухонного стола была не такая уж тёплая. Отец с Олегом, угрюмо косясь друг на друга, глухо молчали. Лёня как мог разряжал обстановку, искренне надеясь сгладить напряжённость, но двое других на это не велись, в одинаковой степени владея искусством злобно помалкивать, игнорируя неприятного для себя человека. Наверно, все эти нюансы замечала одна лишь Ирина. Марина занималась чаем, Федя, явно устав и соскучившись, уже хотел домой, а Лиля была от деда в восторге и всё повторяла, что она тоже чай после водки никогда не пьёт, что она «в дедушку». «Дедушка, я в тебя. Меня здесь никто не понимает. А ты меня понимаешь?» — голос её был пьяным, но благодушным. Миша быстро съел свой кусок торта и пошёл к деду, больше его никто не интересовал:

— Дед, а меня ты так научишь? А? Я тоже хочу так научиться! Тебя кто учил? Твой папа?

— Да нет, Миш, меня никто не учил. Я сам. Мой папа так не играл.

— А как он играл?

— Он по нотам играл. Так было надо тогда. Про джаз он и не слышал. Ты должен учиться подбирать.

— Я умею.

— Ладно, покажешь мне завтра. Сыграешь мне, ладно? Я тебе кое-что объясню.

— А девочкам объяснишь?

— Объясню, если они захотят. Да только, Миш, между нами… с девочками всё бесполезно. Они как мы всё равно не научатся.

— Почему?

— Не знаю. Им не дано. Но это между нами. Ты им этого не говори. Понял?