Аттила

О возлюбленный принц, ярче, чем дневное светило,
Чьи стрелы в цель летят верней, чем парфянские!
Разве моя хвала может сравниться с твоим величественным умом?
Как восхвалить твое великолепие и твою красоту?
На ложе из золота, на финикийской порфире мать даровала тебе жизнь,
И предсказания сулили тебе удачливую судьбу!
И Аммон, и Дельфы, так долго немые, нарушили свое молчание,
И камень в Кумах — храм неистовой Сивиллы — снова заговорил!

Дородный легат рядом со Стилихоном приподнялся на локте и кисло пробормотал:

— Что-то я такого не припомню.

— По-моему, меня сейчас вырвет, — пробормотал в ответ полководец, — и виноваты в этом будут не их сомнительные британские устрицы.

Оба склонили головы, пытаясь подавить смешок.

Галла на возвышении повернула голову.

Клавдиан продолжал:

Когда в пылу погони ты направлял скакуна среди каменных дубов,
И локоны твои струились по ветру,
Звери сами падали пред твоими стрелами,
И лев был рад получить рану от священной руки принца,
Приветствовал твое копье и с гордостью умирал!
Когда после псовой охоты ты искал тени лесов
И свободно раскидывал члены во сне,
Какая любовная страсть начинала пылать в сердцах дриад,
Сколько наяд подкрадывалось к тебе на дрожащих ногах,
Чтобы украсть незамеченный поцелуй!

Многие гости одобрительно засмеялись, оценив восхитительный образ. Даже сам император хихикнул в кубок с вином. Клавдиан великодушно помолчал, дав императору отсмеяться, и возобновил декламацию, потому что осталось еще много:

Кто, хотя бы и более варвар, чем дикие скифы,
И более жесток, чем дикие звери,
Увидев рядом с собой твою необыкновенную красоту,
Не схватит с готовностью цепи рабства
И не предложит служить тебе?

Аттила проверял остроту маленького фруктового ножичка на подушечке большого пальца.

И весь мир преклонится пред тобой, о благороднейший принц!
И я предвижу разграбление далекого Вавилона,
И Бактрию, склонившуюся перед законом,
Испуганную бледность на берегах Ганга —
И все пред твоим именем!
Потому что перед тобой весь мир преклонит колени;
Красное Море подарит тебе драгоценные раковины,
Индия — слоновую кость, Панчая — духи,
А Китай — рулоны желтого шелка.
И весь мир признает твое имя, твою империю.
И будет это безгранично, без сроков и пределов!

Аплодисменты длились почти так же долго, как читалась сама поэма.

Чуть позже Галла проходила за ложами, чтобы поговорить с управляющим, и случайно услышала, как один из пьяных и неосмотрительных гостей рассеянно интересовался у соседа, присутствовал ли вообще император на сегодняшнем Триумфе?

— Потому что если он там был, я его точно не заметил, — невнятно бормотал гость. — Я, как и все остальные, глаз не отводил от божественного Стилихона!

Галла остановилась.

Не зная, что их подслушивают, второй гость произнес notto voce:

— Наверное, наше Священное Величество был слишком занят — кормил своих любимых цыпляток.

Они захихикали. Потом один посмотрел вверх и увидел, что принцесса стоит прямо позади них. Теплое вино хлынуло у него обратно из горла.

Галла наклонилась и взяла с блюда жареного жаворонка.

— Молю вас, продолжайте, — улыбнувшись, сказала она и перегрызла ножку птички пополам.

Она поговорила с главным управляющим, тот кивнул и быстро ушел. Возвращаясь на императорское возвышение, Галла заметила, что среди детей-заложников не видно негодника-гунна.

Галла подозвала служителя, который сообщил, что мальчик отпросился в туалет.

— Давно?

— Ну, — начал заикаться служитель, и по его лбу потекла струйка пота, — пожалуй, довольно давно…

— Пойди и приведи его.