Атосса. Император

Когда пришли войска, ее охватило беспокойство. Он пришел с ними. Это она знала, и его близость сделалась для нее мучением. Зубы стучали, то ли от внутренней дрожи, то ли от холода. Над притихшим становьем загнанным конем храпел и крутил ветер; в его неистовом фырканьи был смех над ее заброшенностью, над тем, что она — царица мира — попала к диким номадам и томится от любви к грязному, звероподобному скифу.

Весь день было холодно, но к вечеру потеплело и наступило такое затишье, что можно было слышать плач ребенка в далеком становьи. Палатка озарилась. Это раздвинулись тучи на краю степи и в образовавшуюся трещину хлынула желтая, как вино, заря. Где-то щелкал бич, скрипела телега.

Тогда матерчатые стены вздрогнули. Но не от ветра.

Перед нею стоял Адонис.

Понадобилось собрать все силы, чтобы не закричать и не упасть. Сначала подумала, что ее хотят отдать новому властителю, и сделала оборонительное движение рукой, но скиф стоял неподвижно. Та же улыбка и то же лицо, ожившее, преображенное.

К ней приближался возлюбленный Афродиты. Не камень, но горячее тело встретили ее руки, протянутые не то для защиты, не то для жадного уловления счастья. Падением в бездну были прикосновения. Нет, не обманута она в Пафосе и не ложью была Великая ночь! Благоуханный миг настал. Шла рокочущая гроза. В ее огне, в улыбке бога растаяло, растворилось тело Атоссы и она познала великую тайну соединения мужа с женой.

VI

Лежала в сладостном забытьи, ни о чем не думая, но зная, что совершилось ее рождение в новую жизнь, в жизнь истинную, вечную, над которой не властны ни смерть, ни холод вселенной.

Уже давно рассвет просочился в палатку, становье наполнилось голосами, долетело варварское пение похорон. Царица ничего не замечала. Ей казалось, что она не в палатке, а в поле, степь не сожжена, но вся в цветении и над нею, как прежде, качаются колокольчики, лепечут что-то об оправдании, о том, что она жила не напрасно.

Царице чудится заглушённый крик и стон. Она знает, что это удавливают веревкой наложниц и жен царя, но ей не страшно и не жаль. Она вспоминает оттаявший мрамор, ожившую улыбку, в бездне которой так сладко было утонуть, и ей ясно, что без Него не цветут цветы и не голубеет небо. Где Он? Зачем он ее покинул? Улыбнулась себе, как ребенку, боящемуся потерять только что подаренную игрушку. Это великая неправда, что его нет! Он неразлучен с нею, иначе — всё обман, всё ложь!

Поднялась в тревоге.

Становье опустело. Народ ушел в поле. Там хоронили того, кто славой превзошел всех царей и чье имя не забудется вовеки. Хоронили и того, кто в неведомых землях за далеким Понтом родился скифом в душе, провидел великое предназначение степного народа и пришел к своим братьям в час беды.

Никодем уже лежал в могиле, но царя не было. Он совершал на похоронной колеснице последний прощальный круг по степи. А из черной палатки приносили последних рабынь и наложниц. От груды их тел по белому дну могилы паучьими лапами выступили струйки крови.

Ждали прибытия царя. Но волнение началось не с той стороны, откуда он должен был появиться. Толпа с шопотом расступилась перед Атоссой, удивленная ее устремленными в пространство торжествующими глазами.

В них трепетали отсветы костра и меди, лучились кристаллы, переливалась поверхность озер. Она прошла через сонм варваров до самой могилы и, глядя на человеческие тела и конские туши, силилась что-то понять. Поняла, вспомнила, но в лице произошло только легкое движение, как тень от облака. Что ей смерть этих чужих людей? Разве она не ограждена от страха улыбкой Того, Кто предназначен ей от века?

Отвернувшись от могилы, сделала несколько шагов по широкому кругу всадников со свесившимися головами, подпертых копьями и дубинами. Вспомнился тот вечер в степи, когда они вдвоем обходили такой же круг мертвых наездников. Припомнился тогдашний ужас. Но теперь она не боялась бледных лиц и осклабленных ртов, свежей крови, стекавшей по копьям. Сама не зная зачем, как тогда, пошла по кругу и хотела, чтобы Он был тут, рядом с нею, пусть такой же непонятный, застывший, мраморный.

И случилось непоправимое.

Ноги ее приросли к земле, а тело сковала немота. Одна половина души стала бесстрастной зрительницей и спокойно наблюдала, как другая сжалась, застонала, словно от удара ножом. С мертвого коня ей улыбался Адонис и кровь алой лентой стекала у него от виска к подбородку.

— Она улетает душою в тот мир, — шептались скифы при виде охватившего Атоссу оцепенения. Они хранили тишину до того мгновения, когда жизнь снова вернулась к ней и она двинулась прочь от могилы.

Теперь глаза ее, погасившие свои огни, походили на исступленные глаза халдеев, что совершали на Истре плач о Фамузе.