Атомка

— Приземлившись в Москве, Лео Шеффер сразу же пересел на самолет внутренних линий и отправился в город, который называется… — Робийяр сверился со своими записями, — называется Челябинск и находится на расстоянии тысячи восьмисот километров от столицы России. Такой советский город-монстр с населением больше полутора миллионов человек. — Он повернул к коллегам экран своего компьютера. — Челябинск расположен вот тут, на Южном Урале, другими словами — на краю света. Единственный международный аэропорт этого региона находится именно здесь. Но Шеффер мог там только приземлиться, чтобы потом отправиться еще куда-то, неизвестно куда. Арно Лашери активно работает вместе с московскими коллегами, чтобы разузнать об этом больше. Я отправил им наши досье — пусть будут в курсе всего.

Робийяр открыл в Интернете другую страницу, теперь стали видны фотографии серых улиц, по обеим сторонам которых выстроились типичные для холодной советской архитектуры дома.

— Чует мое сердце, что Шеффер далеко не уехал. Немного подальше, чем в ста километрах по шоссе от Челябинска, находится Озёрск[63] — один из тех городов, которые назывались «атомградами». В период холодной войны он был одним из самых секретных городов России, в разное время у него были разные имена: поселок химического завода, Маяк, Челябинск-сорок, Кыштым[64], — и его было не найти ни на одной карте, то есть для западного глаза он был полностью невидим. Не случайно: речь идет о сверхсекретном военно-промышленном комплексе. «Райский уголок» для его строительства был выбран группой ученых под руководством отца советской атомной бомбы, тогда молодого атомщика Игоря Курчатова: в его руках были координация и общее руководство проектом.

— Опять, значит, атом…

— Ну да, ты прав, опять атом. Этакий проект «Манхэттен» на советский лад. Город — пространство между десятиметровыми стенами с колючей проволокой поверху, где жили примерно пятьдесят тысяч человек, — строили заключенные ГУЛАГа.

Паскаль вздохнул и щелкнул мышкой — на мониторе возникла новая страница.

— В общем, то, что должно было случиться, поскольку речь шла об атомной бомбе, случилось: в сентябре тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года Озёрск превратился в зону катастрофы — взорвалась одна из емкостей, в которой хранились радиоактивные отходы. Это был первый звонок, первое предупреждение о том, что может сотворить атом, но мощность этого предупреждения составляла половину мощности Чернобыля. Здесь производился плутоний-239 для атомного вооружения, и в результате взрыва подверглась радиоактивному загрязнению огромная территория, где проживали около двухсот семидесяти тысяч человек, многие из которых — как военные, так и штатские — оказались заражены радиацией. Стали непригодными для использования поля, пастбища, водоемы, леса…

— Никогда об этом не слышал!

— Естественно: сведения о кыштымской аварии рассекретили только в конце восьмидесятых, да и то не полностью, так что до сих пор информации очень мало. Известно, впрочем, что в окрестностях Озёрска и сегодня существует полоса с землей, загрязненной радиацией, — ширина ее двадцать километров, а длина больше трехсот. Мало было взрыва, так комбинат еще оставлял под открытым небом свои радиоактивные отходы — в болотистых местах, с почвой, впитывающей все как губка. Короче, сегодня это смертельно опасное место, куда не решается ступить ни один человек. Достаточно подойти к озеру Карачай[65] — и ты за полчаса получишь дозу, какую человек может выдержать разве что в случае, если б она распределилась на всю его жизнь… Вот вам и еще один ад на земле…

Белланже потер себе виски:

— Но Шеффер-то на кой черт туда подался? Что ему там делать?

— Что им там делать — так будет правильнее. Ведь Дассонвиль, по словам американцев, тоже полетел в Москву. Лашери пока ничего не сообщил мне о том, куда наш монах двинулся после приземления в Шереметьево-два, но я уверен, что он тоже отправился в Челябинск, а оттуда — в Озёрск.

— То есть они договорились встретиться там, где сильнее всего радиация?

— Вот именно. Когда я говорил с Лашери по телефону, Арно сказал, что эти двое каждый год летают в Россию с туристическими визами. А сейчас оба они запросили визу три недели назад, иными словами, сразу после публикации в «Фигаро». Почуяли опасность и предпочли на случай, если обстановка слишком уж накалится, слинять до того.

Воцарилась тишина — тягостная, потому что все думали об одном и том же: Дассонвиль и Шеффер сейчас в тысячах километров отсюда, в стране, о которой полицейские ничего не знают.

Убийцы там и, может быть, никогда не вернутся.

— Ты рассказал Лашери об Озёрске? — спросил Шарко.

Паскаль покачал головой:

— Нет, это ведь просто версия, ну и мне не хотелось…

— Надо рассказать.

— Ладно.

Люси молчала, о чем-то размышляя.

— Урал посреди зимы… — наконец сказала она. — Там, должно быть, мороз, как на Северном полюсе? Представляешь, сколько там градусов?

— Где-то в районе минус двадцати или тридцати, — ответил Робийяр.

— Минус тридцать… Здесь есть некая логика…

— Какая еще логика?