Атмор Холл

Я стояла у края сада и была рада, что светило солнце. Однажды я при свете луны играла с Джастином в этом месте в прятки, и действительно потеряла его — высокую черную фигуру среди других черных высоких фигур из тиса. Я потерялась и сама тоже среди чуждых, нечеловеческих фигур. Мне было невероятно страшно, пока он не нашел меня и не заключил в объятия и сжимал меня крепко до тех пор, пока я не превратилась из дрожащего ребенка в женщину и не забыла о шахматах.

Но я не должна думать об этом теперь.

Так как меня никто не окликнул, я ступила на землю шахмат и медленно пошла по лабиринту, который они быстро образовали вокруг меня, а их головы заслоняли от окон. Все тисовые фигуры были большого размера. Даже пешки доходили мне до плеча, а короли и королевы возвышались, как башни, в то время как ладьи и слоны смотрели сверху. Я стояла в тени колючей черно-зеленой массы слона и чувствовала себя в безопасности: меня нельзя было увидеть из дома. Ноги у меня ослабли, я позволила им подогнуться и упала на бархатную траву.

Мне было легко затеряться в гротескной тени тиса, и я наклонила голову вперед так, что мои длинные волосы упали на лицо, еще более скрывая меня. Сидя здесь, я как бы погрузилась в небытие. Мне не хотелось ни радости, ни горя. Я только хотела жить полной деловой жизнью у себя дома и забыть о счастье, которое было всего лишь иллюзией, и о любви, потерянной навсегда. Мне больше не нужен был Джастин. Здесь, в саду, в Атморе, я сказала это себе и выкинула из головы все мысли, а из сердца — эмоции.

Только мои внешние ощущения были все еще живы. Я могла чувствовать колючки тиса на своей щеке и упругость дерна под коленями. Я могла следить за полетом бабочки, желтой как солнце, и вдыхать замечательно чистый золотисто-зеленый воздух английской деревни. Мой слух не дремал тоже, и я услышала недалеко голос — и замерла.

Это был мужской голос, и я никогда бы не смогла забыть его глубокий тембр и те еле заметные резкие оттенки, которые еще более его подчеркивали, когда Джастин сердился. Теперь в нем звучала резкость.

— Все стекла разбиты, — сказал он. — Сторож не слышал ничего, да и собаки залаяли слишком поздно, чтобы можно было что-то предпринять.

— Разрушения серьезные? — спросил женский голос. — Или хуже всего, что придется все отложить?

Это был голос Мэгги Грэхем. Я бы узнала ее низкий голос везде. Я еще более спряталась за занавес своих волос и оглянулась вокруг. Оба шли прямо на меня, и я никуда не могла передвинуться. Мэгги выглядела высокой, достойной и непреклонной, как всегда, — красивая женщина в слегка старомодном коричневом твидовом костюме. Ей должно было бы быть уже сорок, на пять лет больше, чем Джастину, но она все еще была полной жизни впечатляющей женщиной. Но не на Мэгги я беспомощно сосредоточила свое внимание.

— И то, и то, — сказал Джастин в ответ на вопрос Мэгги. — И то и другое серьезно и влечет за собой отсрочку. Почти вся первая фаза разрушена. Это большой вред. Самый большой. Сегодня ночью я выставлю охрану.

Их слова мало значили для меня, хотя, возможно, в них скрывалась причина, почему ворота были на засове. Теперь, однако, я больше хотела увидеть, чем услышать. Смотреть на лицо Джастина долго-долго, так смотреть, как я желала все эти долгие одинокие ночи, когда мысленно представляла его себе, а он был от меня более чем за три тысячи миль.

Он казался старше и немного похудевшим, по сравнению с тем, каким я его помнила. Складка на его левой щеке углубилась, а рот стал прямее и жестче. Белая полоса, бегущая ото лба назад по его светло-каштановым волосам — прядь, которая будила мое романтическое воображение, — эта полоса стала шире. Его аристократический нос, казалось, еще больше, чем всегда, походил на клюв некой хищной птицы, возможно, ястреба. Его слегка выпуклые ноздри могли расширяться в стрессовые моменты, а именно такие моменты стресса я помнила больше всего, потому что их было так много. Никто из Нортов не отличался сдержанностью.

Я не могла двигаться. Я так же не могла вскочить и противостать им на их уровне, как и уползти с несчастным видом и спрятаться среди шахмат. Они продолжали двигаться ко мне, но именно Мэгги увидела меня первой. Как правило, она всегда была на высоте, неважно, какова была ситуация, так как она умела владеть собой, потому что была более матерью, чем кузиной Джастину и Марку с того самого момента, когда их мать умерла много лет назад. Но теперь она моргнула, а затем оторопела на какое-то мгновение, но этого было достаточно, чтобы Джастин обернулся. Выражение его лица не изменилось, за исключением того, что морщина на щеке стала отчетливей, а рот сжался. Он долго смотрел на меня, а затем подошел прямо ко мне.