«Атлантида» вышла в океан

Она перестала бояться. Таинственные записки исчезли, никаких подозрительных людей кругом не было. А главное, это перестало ее интересовать. Скорей всего на нее махнули рукой и решили оставить в покое. Жила только вот те два-три часа, что проводила с Озеровым. Они сидели на палубе в шезлонгах или медленно ходили взад-вперед по прогулочной галерее, но чаще всего стояли, облокотившись о перила, на смотровой кормовой площадке, где не горели фонари, чтобы не мешать пассажирам любоваться лунной дорожкой.

Они стоят рядом и беседуют или подолгу молчат. Это неважно, это все равно. Лишь бы быть с ним рядом..,

Неправда, что любовь слепа. У влюбленных, как у капитанов, плывущих по бурному морю, зрение обостряется. И Мари понимала, что Озеров в чем-то изменился последнее время. Ей трудно было определить, в чем, но она чувствовала это.

Порой она ловила на себе его внимательный, изучающий взгляд. Порой он задавал вопросы, казалось бы, простые, вполне естественные, но почему-то настораживавшие ее. Мари не была тонким психологом, но обладала обостренной интуицией женщины, которую жизнь не столько нянчила в нежных руках, сколько волокла за волосы.

Озеров и раньше по вечерам носил с собой транзисторный приемник (что, впрочем, делали многие пассажиры). Он купил его в Женеве и радовался, как ребенок. Вставив в ухо индивидуальный наушник, чтобы никому не мешать, он напряженно слушал перипетии хоккейного матча, передававшегося из Москвы, и было забавно видеть, как менялось выражение его лица. Он то улыбался, то горестно морщился, го в недоумении поднимал брови, бормоча себе под нос: «Шляпы!», «Молодцы!», «Ну это уж черт знает что...» Он радостно или озабоченно сообщал Мари, какая на следующий день будет в Москве погода. И странно звучали под этим палящим тропическим солнцем слова: «Ну и холодище завтра будет! Да еще ветры северные...»

Последнее время из транзистора часто лились далекие русские песни. Мари ценой невероятных усилий сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

Были песни, которые она просто не могла слушать, словно кто-то, вонзив ей в сердце лобзик, не спеша, водил взад-вперед. Когда же в первый раз услышала «Оренбургский платок», слезы затуманили глаза, Озеров не задал ей ни одного вопроса. Текла песня, текли слезы по ее щекам...

Другой раз передавали песню «Степь за Волгу ушла...» Слышимость была плохая. Мари напрягала слух.

Не глядя на нее, Озеров шепотом стал подсказывать слова. Но Мери нетерпеливым жестом остановила его — он мешал слушать. Озеров еле заметно улыбнулся.

Не сразу Мари сообразила, что только человек, знающий русский язык и желающий понять каждое слово, вел бы себя так. Она с тревогой взглянула на Озерова, но тот увлеченно крутил регулятор, стараясь сделать звук чище.

Догадывается он или нет?..

Однажды, когда они сидели на пустынной палубе, из потрескивавшего приемника раздался вдруг ясный и четкий голос- «Московское время двадцать три часа. Говорит радиостанция «Родина». Уважаемые земляки! Слушайте передачу Комитета по культурным связям с соотечественниками за рубежом. Сегодня вы услышите...»

Мари вся напряглась. Было что-то в этом далеком голосе, от чего у нее мурашки поползли по коже. От волнения комок подступил к горлу.,.

В этот момент раздался сухой щелчок — Озеров выключил приемник.

— Нет! — Мари схватила его за руку.— Зачем вы выключили?

Она опустила голову и вся сжалась. Вот и попалась! Вот и  выдала себя!

Озеров спокойно повернул регулятор. Снова Мари услышала песню, от которой перехватило дыхание. «Россия — дожди косые...»— пел сильный женский голос. И Мари показалось, что перед ней распахнули широкую дверь в золотисто-голубые просторы, к необъятным, шумящим лесам, к желтым хлебам, к крутым косогорам и березовым рощам, ко всему, чего она никогда не видела, но что представало перед ее мысленным взором, когда она слышала слово «Россия».

«Россия, Россия,— пел голос новую песню.— Россия — родина моя...»

Передача кончилась. Озеров выключил приемник, они о чем-то говорили, но Мари была будто в полусне.

В тот вечер, расставшись с Озеровым, она спустилась в главный холл и купила в фирменном магазине «Филиппе» транзистор. На следующий день, заперев дверь каюты, включила в двадцать три часа по московскому времени приемник. Прильнув к аппарату, она с жадностью ловила каждое слово.

Я иду по неровной, нелегкой земле,
Ошибаясь, любя, повзрослев до поры,
Знаю цену ковриге ржаной на столе
И ценю на коротких привалах костры...

Мари словно пила каждое слово. Когда голос становился слабей, глушился помехами, исчезал, она готова была кричать от злости.

...И дрожат надо мною, над крошевом рос,
Над землей, над соленой печалью морей
Много звезд, словно вдовьих проплаканных слез
Сильноруких солдаток России моей.