Атлант расправил плечи. Часть 3. А есть А

— Непременно, — твердо сказала она. — Сдастся, если правильно обходиться с ним. Он слишком честолюбив, чтобы отказаться от власти. Не давайте ему убежать, но не угрожайте и не причиняйте вреда. Страхом ничего не добьетесь. Он неподвластен страху.

— А что, если… все рушится… что, если он будет держаться слишком долго?

— Не будет. Для этого он слишком практичен. Кстати, сообщаете вы ему новости о положении в стране?

— Как… нет.

— Я бы советовала дать ему копии ваших секретных донесений. Он поймет, что времени почти не осталось.

— Хорошая мысль! Отличная!.. Знаете, мисс Таггерт, — неожиданно сказал он с каким-то отчаянием в голосе, — всякий раз, как я поговорю с вами, у меня на душе становится легче, потому что вам доверяю. Из своего окружения я не доверяю никому. Но вы — другое дело. Вы сильная.

Дагни посмотрела на него в упор.

— Спасибо, мистер Томпсон.

«Это было легко», — сказала она себе и, лишь выйдя на улицу, заметила, что блузка под пальто прилипла к лопаткам. «Будь я способна чувствовать, — думала она, идя по вестибюлю терминала, — я поняла бы, что тупое безразличие, какое испытываю сейчас к своей железной дороге, представляет собой ненависть». Дагни не могла отделаться от ощущения, что теперь по ее железной дороге ходят только товарные поезда; пассажиры для нее не были ни живыми, ни людьми. Казалось бессмысленным тратить громадные усилия на предотвращение катастроф, сохранение в безопасности поездов, перевозящих только неодушевленные предметы. Она смотрела на лица людей в терминале; думала, что если бы ей предстояло умереть, быть убитой правителями их системы — эти люди продолжали есть, спать и путешествовать — будет ли она работать, чтобы обеспечивать их поездами? Если бы она позвала на помощь, поднялся бы кто-нибудь на ее защиту? Хотят ли жить они, те, кто слышал его?

Чек на пятьсот тысяч долларов доставили ей в кабинет в тот же день с букетом цветов от мистера Томпсона. Дагни посмотрела на чек и, разжав пальцы, уронила его на стол: он ничего не значил, не вызывал у нее никаких чувств, даже намека на вину. Это был кусочек бумаги, значивший не больше чем те, что валялись в мусорной корзине. Можно было купить на него бриллиантовое ожерелье, городскую свалку или последнюю порцию еды, но для нее все это не имело никакого значения. Чек не был символом ценности, и все, что можно было бы на него купить, не могло быть ценностью. «Но это, — подумала она, — вялое равнодушие и есть постоянное состояние окружающих, людей, не имеющих ни цели, ни страсти. Это состояние ничего не ценящей души; и хотят ли жить те, кто избрал его?»

В коридоре дома, когда Дагни вернулась вечером, онемелая от усталости, осветительная система вышла из строя, и она не заметила конверта на полу, пока не включила свет у себя в передней. Это был чистый, запечатанный конверт, подсунутый под дверь. Она подняла его и через секунду беззвучно рассмеялась, сидя на полу, не желая подниматься. Она хотела только смотреть на записку, написанную знакомой рукой, той, что писала последнее сообщение в календаре над городом.

Записка гласила: «Дагни! Стой на своем. Наблюдай за ними. Когда ему потребуется наша помощь, позвони мне по телефону ОР 6— 5603. Ф.»

Вышедшие на другое утро газеты призывали людей не верить слухам, будто в южных штатах творятся какие-то беспорядки. В секретных донесениях мистеру Томпсону сообщалось, что между Алабамой и Джорджией происходят вооруженные столкновения за обладание заводом, производящим электрооборудование, заводом, отрезанным военными действиями и взорванными железнодорожными путями от всех источников сырья.

— Вы прочли секретные донесения, которые я вам отправил? — простонал вечером мистер Томпсон, снова придя к Голту. Его сопровождал Джеймс Таггерт, захотевший познакомиться с пленником.

Голт сидел на стуле, забросив ногу на ногу, и курил сигарету. По выражению его лица они могли понять только, что он не испытывает страха.

— Прочел.

— Времени почти не осталось, — сказал мистер Томпсон.

— Да.

— Вы позволите делам идти так и дальше?

— А вы?

— Как вы можете быть так уверены в своей правоте? — выкрикнул Джеймс Таггерт; голос его был негромким, но напряженным. — Как вы можете в такое жуткое время придерживаться своих принципов, рискуя погубить весь мир?

— А чьих принципов мне следует придерживаться?

— Как вы можете быть уверены в том, что правы? Как вы можете знать? Никто не может быть уверен в знании! Никто! Вы не умнее, чем все остальные!

— Тогда почему я вам нужен?

— Как вы можете играть жизнями других? Как можете позволять себе такую эгоистичную роскошь держаться в стороне, когда вы нужны людям?

— То есть когда им нужны мои идеи?

— Никто не может быть полностью прав или неправ! Не существует ни черного, ни белого! У вас нет монополии на истину!

«В манере Таггерта что-то неладно, — подумал, хмурясь, мистер Томпсон, — какое-то странное, чересчур личное возмущение, словно он пришел сюда решать не политический вопрос».