Атлант расправил плечи. Часть 3. А есть А

— Что скажете о случившемся? — спросил вместо этого он. Ответа не последовало.

— Ну? — Он подождал. — Ну скажите же что-то, кто-нибудь!

— Мы не должны верить этому, правда? — воскликнул Джеймс Таггерт, чуть ли не угрожающе приблизив лицо к мистеру Томпсону. — Правда?

Лицо Таггерта исказилось; черты лица казались бесформенными: между носом и ртом образовались усики из капелек пота.

— Потише, — неуверенно проговорил мистер Томпсон, чуть отстранясь.

— Мы не должны верить этому! — в категоричном, настойчивом голосе Таггерта звучало усилие оставаться в некоем трансе. — Раньше этого никто не говорил! Сказал всего один человек! Мы не должны этому верить!

— Успокойся, — сказал мистер Томпсон.

— Почему он так уверен в своей правоте? Кто он такой, чтобы идти против всего мира, против того, что говорилось веками? Кто он такой, чтобы знать? Никто не может быть уверен! Никто не может знать, что правильно! Не существует ничего правильного!

— Заткнись! — приказал мистер Томпсон. — Что ты хочешь…

Его заставил умолкнуть гром военного марша, внезапно раздавшийся из приемника, марша, прерванного три часа назад и звучавшего знакомыми визгами студийного магнитофона. Все были ошеломлены, им потребовалось несколько секунд, чтобы это осознать, а тем временем бодрые, мерные аккорды раскатывались в тишине, звучали они возмутительно-неуместно, словно веселье сумасшедшего. Режиссер программы слепо руководствовался абсолютом, что эфирное время должно быть постоянно заполненным.

— Скажите, пусть выключат! — завопил Уэсли Моуч. — Из-за музыки люди сочтут, что мы разрешили эту речь!

— Проклятый дурак! — крикнул мистер Томпсон. — По-твоему, лучше пусть думают, что не разрешали?

Моуч замер и обратил к мистеру Томпсону признательный взгляд, как дилетант смотрит на мастера.

— Вещание продолжать! — распорядился мистер Томпсон. — Скажите, пусть запускают намеченные на это время программы! Никаких специальных объявлений, никаких объяснений! Пусть продолжают как ни в чем не бывало!

С полдюжины моррисоновских укрепителей духа поспешили к телефонам.

— Комментаторам не давать слова! Сообщите это всем радиостанциям в стране! Пусть люди ломают головы! Не давайте им подумать, что мы обеспокоены! Не давайте подумать, что это важно!

— Нет! — завопил Юджин Лоусон. — Нет, нет, нет! Нельзя создавать впечатление, что мы одобрили эту речь! Ужасно, ужасно, ужасно!

Лоусон не плакал, но в голосе его звучала постыдная нотка всхлипывающего в беспомощной ярости взрослого человека.

— Кто сказал что-то об одобрении? — резко спросил мистер Томпсон.

— Это ужасно! Аморально! Эгоистично, бессердечно, безжалостно! Таких вредных речей еще не бывало! Она, она заставит людей требовать счастья!

— Это всего лишь речь, — не особенно твердо произнес мистер Томпсон.

— Мне кажется, — начал было Чик Моррисон неуверенно-обнадеживающим тоном, — что люди благородной духовной природы, вы понимаете, о ком я, люди, ну, ну, мистической интуиции… — он сделал паузу, словно в ожидании удара, но никто не шевельнулся, поэтому он твердо повторил: — …да, мистической интуиции не поддадутся на эту речь. В конце концов логика — это еще не все.

— Рабочие на нее не поддадутся, — сказал Тинки Холлоуэй чуть более обнадеживающе. — Он не говорил как друг трудящихся.

— Женщины не поддадутся на нее, — сказала Мамочка Чалмерс.

— На ученых можете положиться, — сказал доктор Саймон Притчетт. Присутствующие подались вперед, при этом всех внезапно охватило желание говорить, словно они нашли тему, которую можно обсуждать с уверенностью. — Ученые не так глупы, чтобы верить в разум. Он не друг ученых.

— Он не друг никому, — сказал Уэсли Моуч, обретший при внезапном осознании чуточку уверенности, — разве что крупным бизнесменам.

— Нет! — крикнул в ужасе мистер Моуэн. — Нет! Не обвиняйте нас! Не говорите этого! Я не позволю!

— Не говорить чего?

— Что… что… кто-то друг бизнесменам!

— Давайте не поднимать шума из-за этой речи, — сказал доктор Флойд Феррис. — Она была слишком интеллектуальной. Чересчур интеллектуальной особой для простых людей. Она не произведет впечатления. Люди слишком глупы, чтобы ее понять.

— Да, — произнес с надеждой в голосе Моуч, — это так.

— Во-первых, — заговорил, ободрясь, доктор Феррис, — люди не умеют думать. Во-вторых, не хотят.

— В-третьих, — сказал Фред Киннан, — они не хотят голодать. И что вы предлагаете с этим делать?

Казалось, он задал тот вопрос, который все предыдущие высказывания должны были предотвратить. Никто не ответил ему, но все чуть втянули головы в плечи и придвинулись друг к другу, словно под давлением пустого пространства студии. Военный марш гремел в тишине с непоколебимой веселостью усмехающегося черепа.

— Выключите его! — заорал мистер Томпсон, указав на приемник. — Выключите эту чертову штуку!

Кто-то повиновался. Но внезапная тишина была еще хуже.

— Ну? — сказал, наконец, мистер Томпсон, неохотно взглянув на Фреда Киннана. — Что нам следует делать, как вы считаете?

— Кто, я? — со смешком переспросил Киннан. — Не я заправляю этими делами.

Мистер Томпсон стукнул кулаком по колену.