Атаульф

И еще кричал дядя Агигульф, что мало ему за свой кривой меч одвульфова прямого меча. Пусть еще что-нибудь даст в придачу Одвульф, ибо кривой меч дороже прямого стоит, по причине редкости своей в краях здешних. И молчал Одвульф, пока дядя Агигульф его тряс, потому что закон был на стороне дяди Агигульфа.

Гизульф, эти крики слушая, радовался. Прямой меч ему еще больше хотелось получить, чем кривой. С кривым мечом был бы он, Гизульф, как белая ворона, а с прямым — другое дело.

Но тут оправился, наконец, Одвульф и заорал дяде Агигульфу, слюной брызгая: дескать, Агигульф сам с врагами снюхался, с гепидами в заговор вошел. Кто Гупту извел, а после в село гепидское спешно отправился?

Дядя Агигульф от неожиданности Одвульфа выпустил. Спрашивает:

— Что значит — кто? Оган убил.

— Ты, ты убил! — закричал тут Одвульф, торжествуя. — Ты Гупту и убил. И в старом селе так говорят. Гупта-то рыжий был и таскался где ни попадя, мог и в кустах сидеть, мог и в камыше таиться… Права Хильдефрида хродомерова, ох права. Черное дело ваш род задумал. Нарочно Хильдегунду Рагнарис под вандала подложил. Через родство и вандалов под себя подмять хотите. А теперь и за Теодобада взялись, охмурили, с ближними гепидами его брачуете…

Дядя Агигульф рявкнул:

— Когда у гепидов был, говорили они, будто Гупта в бург к Огану-Солевару пошел, там и смерть принял.

— То-то и оно! — завопил еще пуще Бешеный Волк Одвульф. — То-то и оно! Мог он из своего села к дальним гепидам уйти, а мог и к нам податься. И через озеро идти мог. Там-то ты его и подстерег, там-то ты Божьего блаженного человека и извел, идолопоклонник!

— Не я его убил, Оган его убил! — повторил дядя Агигульф.

— Оно и видно, что ближние гепиды тебя охмурили! — заявил Одвульф. — Глаза тебе, олуху, отвели. Гепиды Гупту не видели никогда, потому и не признали мертвую голову. И что им, язычникам, до Гупты? Они сейчас, небось, за животы держатся: вот, мол, дурак гот, как мы его ловко! Сородича своего блаженного убил, а про то и не ведает!

И дыхание переведя, с новой силой на дядю Агигульфа обрушился:

— И село-то свое опозорил, и беду на нас, на всех навлек от чужаков. Ведь кто, как не Гупта, мог бы всех нас от напасти оборонить? А теперь кто будет нас оборонять? Ты, что ли, идолопоклонник, с мальцами сопливыми?

Тут брат мой Гизульф, речи эти слушая, заметно опечалился и пробормотал, что не видать теперь меча — ни кривого, ни прямого.

Остервенясь, заорал дядя Агигульф, что коли не может Одвульф отдать того, что по праву отдать должен, и ежели нечем заменить чужую собственность, по его, одвульфовой, вине утерянную, то в рабство его, Одвульфа, обратят. И тинг такое решение примет, если Агигульф к старейшинам обратится. Ибо негоже доброму воину Агигульфу обиды чинить.

Тут-то Одвульф про родство наше вспомнил. Совсем, видать, озверели идолопоклонники — кровную родню в рабство средь бела дня обращают.

Дядя Агигульф аж затрясся. Поняли тут мы с братом, что сейчас дядя Агигульф будет Одвульфа рвать, как того кабана и двух свиноматок порвал. И повисли на дяде. Вспыльчив дядя Агигульф, но отходчив. Походил он с нами, на нем висящими, по двору одвульфову, как кабан с собаками охотничьими, а после успокоился. Снова ворвался в дом к Одвульфу, вцепился в него и прорычал, что от слова своего не отступится. Не помнит он такого закона, чтобы дальнего родича никчемного, седьмую воду на киселе, в рабство нельзя было обратить, ежели взял тот родич у тебя дорогую вещь на время и загубил ее. Не Одвульфу — тингу это решать, как за меч расплачиваться будет. Напоследок толкнул Одвульфа сильно, так что тот в очаг потухший сел, и вышел из хижины одвульфовой.

ВОЗВРАЩЕНИЕ УЛЬФА

С той поры, как мой отец Тарасмунд виделся с Ульфом в бурге у Теодобада и Ульф отказался с Тарасмундом домой возвращаться, а потом еще Велемуд-вандал весть привез, что у него Ульф с семейством осел, — с тех пор у нас об Ульфе и не говорили. Отец мой, видать, крепко на Ульфа обиделся, что с Тарасмундом редко случается. А дедушка Рагнарис, по-моему, об Ульфе не так уж и жалел. Ему главное, чтобы дядя Агигульф рядом был.

Однажды я слышал, как отец упрекал дедушку Рагнариса, что тот к своим внукам по-разному относится. Атаульфа (то есть, меня) любит больше Гизульфа, а Ахму-дурачка и вовсе не любит. Дедушка Рагнарис отвечал отцу моему Тарасмунду, что к старости сердце у человека усыхает и меньше становится и потому меньше любви вмещает. Оттого едва-едва и хватает дедушкиного сердца на меня и Гизульфа, а сестрам моим да Ахме любви не достается ныне.

Я об этих словах дедовых вспоминаю, когда об Ульфе задумываюсь. Ульфа никто не любит. О нем, может быть, только Од-пастух да еще старый друг его Аргасп жалеют. Правда, у нас в доме их о том никто не спрашивает.

Аргасп с Теодагастом, сменяясь, несли дозор на алариховом кургане. Хродомер слово сдержал — Хорна-раба дал Теодагасту по хозяйству помогать, когда Теодагаст на кургане дозор несет.