Атаман Платов

– А то был я тоже во Франции и в Англии. Там проще. Офицер там и в штатском, и в форме такой же чиновник, как и всякий служащий. И ведь это в сущности правильно: почему офицера так выделять?! Равенство лучше. Озлобления у них против офицеров нет и неоткуда взяться. Там офицер если в штатском, то и рассматривается, как штатский. Да у них и военную форму оскорбить не опасно. На такое оскорбление никто у них и не зарится, потому что нет чувства игры с опасностью, как у нас. У нас же главный мотив всегда простой: а ну-ка, затронь офицера, – что он сделает?

– Вот я сам видел, – после небольшого молчания опять заговорил ротмистр, – как кондуктор высадил из трамвая французского офицера, на которого пожаловалась женщина. Офицер затронул ее. У французов это дело простое. Кондуктор и предложил ему выйти. Офицер заупрямился, а кондуктор взял его за рукав и вытащил вон. Затронул женщину и убирайся, – как выгнали бы каждого француза. Об оскорблении мундира и речи нет. Товарищи его по полку, если узнают, только смеяться будут, что нарвался. А у нас?.. Сами знаете, что вышло бы. Вот вам и вывод. Больше равенства нужно, оно и свободнее будет.

Я посмотрел вкось на жандарма.

– Что? Небось, за революционера считаете? – усмехнулся он. – Жандарм и революционер. Проповедует свободу, равенство и братство. Да… Проповедую… В равенстве вижу удобство жизни. В братстве вижу мирную жизнь, без озлобления, без бомб, без кинжала и смертных приговоров.

Он вынул из кармана пучок смертных приговоров от боевой партии эсеров и помахал ими в воздухе.

– От свободы ожидаю создания твердых разумных правил, как охранить права каждого от всяких посягательств на них. Такая формула очень удобна и для меня, жандарма, и для вас, офицера, и для них, рабочих. Вы понимаете меня?

Я молча кивнул головой.

– А вот теперь. – продолжал ротмистр, – мы являемся их врагами ведь. Прежде всего, мы, господа, баре, притесняем их и заставляем силой соглашаться на условия низкой заработной платы. Нарушение равенства, братства и свободы. Если бы мы пришли к этой формуле, – было бы куда проще и лучше. Я одет в форму жандарма, но я не барин и пришел защищать свободу. Свободу стачки, забастовок, но должен в свою очередь охранить и свободу жизни, личности и имущества. Убийца должен быть арестован, а если сопротивляется силой, то и убит. Мы должны быть посредниками между хозяевами и рабочими. Не хочешь работать – бастуй, но не пускай в ход револьвер.

– А разве мы не то же самое делаем и теперь?

– Нет, не то же самое. Мы охраняем теперь только права хозяев, а рабочим не даем никаких прав. Рабочие, видя это, обозлены. Они хотят во что бы ни стало добиться прав союзов и стачек, чтобы бороться с насилием капитала. Эта борьба доходит уже до того, что рабочие хотели перебить инженеров… Это мотив совсем другой и поверьте, пока этого не сделают, не будет успокоения.

– Значит, вы уверены в революции?

– Уверен, как в самом себе. Вопросы классовой вражды всегда разрешались только революцией.

– А разве в Англии нет классов?

– Есть. Но там нет такой зависимости и там все же существует справедливость. А здесь… Мы отберем оружие, арестуем зачинщиков, а люди останутся при убеждении, что с ними поступили несправедливо. Приняли сторону богатых.

– Да ведь сторону революционеров принять нельзя, – ведь они хотят убивать, разграбить все и натворить ужасов, – сказал я. – Они не поймут того, что заработная плата не должна идти в убыток железной дороге. Они поймут лишь, что мы слабы, и тогда потеряют разум от упоения силой собственной.

– Совершенно верно, поэтому-то я и вижу, что мы идем к революции. Наша сила натолкнет их на еще большее сопротивление. А наша слабость… погубит нас еще скорее, чем сила. Выхода нет. Нужно переменить идеологию народа, нужно дать новый фундамент для жизни. Теперешний фундамент, старые отношения, – изжить бесповоротно. Изжить даже в армии, после неудачной войны. И армию нужно строить заново. Если ее построят на том же фундаменте, – мы ваши отцы, вы наши дети, – такая армия будет недолговечна и тоже продержится только до первого потрясения.

– А как же, по-вашему, ее нужно построить? – заинтересовался я. – Вы правы. Время отцовской опеки прошло. Народ вырос. Вот и нас саперы хотели перебить, когда мы были на охране в Агдаме. Не будь казаков, и перебили бы обязательно…

– Да, да… – задумчиво ответил видимо больше своим мыслям необычный собеседник. – Народ уже не желает ни бар, ни помещиков, ни остатков крепостных привычек у господ, ни даже самих господ. Народ желает жить и желает иметь такое правительство, которое бы служило народу, помогало бы ему и заботилось бы о нем. Теперешнее же правительство народу представляется вроде азиатских деспотов. Социалисты разжигают эти мысли и желания народа, иногда для него и не совсем ясные; они подогревают классовую ненависть. А это материал довольно взрывчатый. Одна классовая ненависть, если ее не тушить, в состоянии сжечь нашу родину. А разве классовую ненависть можно потушить теми мерами, что мы употребляем?.. Никогда!