Атаман Платов

– Но я не пью ничего, кроме чистой воды! – воскликнул я, зная уже, чем может кончиться дело.

– Это мы слышали и слышим от каждого. Я сам ничего не пью, когда ничего нет. А поставят на стол и выпьем… Пожалуйста! – он распахнул калитку. – Эй, хлопцы, добегите до канцелярии и приведите коней их благородия. Накормить и напоить хорошенько и коней и вестового. Поняли?

– Так точно поняли. – И один из казаков побежал к собранию.

Стол был уже накрыт. Около окна сидел скромный высокий сотник и читал книгу. Другой офицер, юный хорунжий, стоял около шкафа-буфета. Только что мы познакомились, как за дверью раздался шум, смех, дверь хлопнула и в комнату вошел невысокий есаул, уже не первой молодости, с академическим значком на черкеске.

– Есаул Мелихов, – представился он мне. Из нескольких слов есаул узнал в чем дело, еще больше повеселел и, подмигнув Филипову, сказал: – Нужно испробовать сапера!

– Давай-ка водку, открой бычков в томате, там есть еще две коробки и тащи вина. – Он и Филипов болтали без умолку. Мрачный сотник, согнувшийся горбом, отказался от водки и читал книгу даже за обедом. Хорунжий сидел молча и тоже не стал пить.

Я чувствовал себя неловко, – как я поеду потом по жаре после водки и вина. А не пить – тоже нельзя, неловко, – такое гостеприимство, такое внимание и отказаться. Мне тогда и в ум не пришло, что может это гостеприимство и не искренне. А казалось, можно было бы понять по минам младших. Я же не понял и хлопал рюмку за рюмкой, вровень с есаулами. Здоровы пить, – подумал я, когда они налили уже чуть не по шестой рюмке.

– Ну довольно! – крикнул Мелихов, который командирствовал всюду. – Давай вина, – обратился он к вестовому. – Обратите внимание на этого типа, – указал он мне на вестового. – Глуп, как дерево, а парень хоть куда. Дурак же форменный… Шо, хлопче! – кивнул он казаку: – разве ты не дурак?

Казак моментально вытянулся по форме и действительно с глупым видом отрапортовал: «Так точно, ваше высокоблагородие, дурак».

– Вот видите, и сам знает, что дурак. В строю ни к чему, а здесь уже отлакировался… А ну-ка, доложи, хлопче, что такое проститутка? – Мелихов, впрочем, сказал не это официальное название, а обыкновенную русскую кличку таких женщин.

Глупый казак опят выпрямился и стал смирно. Жилы на лбу налились. Он думал и моргал глазами.

– Ну же, опять забыл?! Дубина! – подбадривал его Мелихов.

Все весело смотрели на казака. Даже мрачный сотник оторвался от книги и перевел глаза на хлопца. Это ведь было издевательство над человеком, цук, по форме кавалерийских училищ. Только там цук был добровольный, а здесь насильственный. Казаки, принесшие жаркое, смотрели на парня и весело улыбались. Наконец, тот открыл рот и почти без передышки, на память произнес одним махом целую тираду о такой женщине.

– Б…ю называют, ваше высокоблагородие, такую женщину, которая по своей любви ко всему прекрасному и сильному, расточает свои ласки мужчинам, не в силах будучи сдержать своего восхищения перед ними. Она дарит нам, воинам, свою любовь, не останавливаясь перед предрассудками общества, причем дарит ее не только одному, но каждому, кто захочет вкусить от даров богини Венеры. Эти общественные служительницы Вакха имеют также свою регламентацию в виде желтого билета и не должны быть смешиваемы с другими представительницами этого почетного спорта, именуемыми полудевами и горизонталками, ваше высокоблагородие…

Все хохотали.

– Каково? – сказал Мелихов. – И после такого основательного знания социальных вопросов его называют дураком! Молодец, хлопче!

– Рад стараться! – грянул дурак, широко осклабившись.

– Тащи еще вина, дубина! – И дубина неуклюже, но быстро скрылся в дверях.

– Не будет ли, – сказал Филипов, – пора уже и на занятия.

– Занятия сами собой, вино само по себе. Сегодня я должен пробовать свою кобылу на прыжках, – сказал Мелихов уже серьезно. – Это ее первые прыжки… Думаю, все же пойдет сразу. Придешь посмотреть? – спросил он у Филипова.

– Обязательно приду, – ответил тот.

Способности казаков вызвали мое удивление. Я чувствовал, что могу доползти только до кровати, а они еще собирались прыгать. Филипов был так же красен, как и я, а с Мелихова точно с гуся вода, даже лицо не покраснело.

– Ну теперь и прилечь на часок можно, – сказал Филипов, когда публика разошлась. – Ложитесь здесь, – указал он мне на чью-то кровать.

Меня разбудили уже вечером. Было темно. Голова трещала, но в общем самочувствие было хорошее. В столовой гудели голоса. Я умылся с помощью регламентированного дурака и вышел в столовую. Там было большое общество и, видимо, публика приготовилась дать саперу генеральное сражение.

Я же знал уже по себе, что нахожусь в таком состоянии, когда могу пить сколько угодно, хоть всю ночь напролет. Такое настроение находило изредка и приближение его всегда чувствовалось. Вино тогда не вызывало отвращения.