Атаман Платов

Если бы не казаки, то, наверно, бы уже всех офицеров изувечили… А потом сами же разбежались бы по горам и были бы перебиты татарами и армянами. Глупые люди – опасные люди! Нужно будет приготовить ружье и револьвер. Во всяком случае, нужно отстреливаться до последнего, – так думал я в тот день. Живым в их лапы даваться нельзя, еще издеваться начнут.

Молчанов встретил весть очень нервно. Так и подпрыгнул.

– Пусть только сунутся… Угостим так, что чертям тошно станет.

– Да ведь они попрут толпой, – сказал я, – штыками бить начнут.

– Ничего подобного, – самоуверенно заявил молодой. – Я видел эту сволочь революционную еще юнкером. Несколько выстрелов, и они бегут во все стороны. Побегут и эти. Они только болтать горазды. Казаков побоятся, а на свою сторону им казаков никогда не перетянуть. Однако все же какая сволочь!.. И кто ими руководит? Не иначе, как сам Вачнадзе или его денщик.

Ночь я провел тревожно, хотя не удержался и заснул рано. Среди ночи проснулся. Послушал – все тихо. Утром встал, как всегда, и тотчас же узнал новость: сбежал фельдфебель первой роты.

Через день к нам приехал сам генерал Червинов. Он приказал выстроить первую роту. Тут впервые мы увидели его. Небольшого роста, сухощавый, черный. Один взгляд на его лицо показывал, что этот человек шутить не любит. Так и вышло.

– Где ваш фельдфебель? – грозно спросил он подойдя к роте.

Гробовое молчание.

– Убежал мерзавец… Понял, что ему не миновать петли, и убежал. Что же это?!. Собираетесь и дальше срамить свое имя… Кто был с ним в духане, когда этот мерзавец подговаривал казаков на подлое дело?.. Выходи… Я знаю вас… Выходи сами и покайтесь. Не выйдете, – расстреляю! Выйдете, – прощу, и чтобы больше никогда… чтобы никогда я не слышал об этом. Теперь я не хочу срамить ваше имя, а если повторится, или не выйдут, кто был с мерзавцем фельдфебелем в духане, – то будет беда…

Генерал замолк.

И чудное дело. Так страшен был взгляд этих черных глаз, что виновные вышли вперед. Толстый краснорожий отделенный второго взвода и двое сапер.

– Говори! – молвил только генерал.

– Мы, ваше превосходительство, не при чем. Все он, все фельдфебель. Как перед Богом… Он поляк и очень за своих обижался, за Польшу. Офицеры, мол, да начальство Польшу полонило, и он хочет отомстить. Ослабонить Польшу все хотел. Про леворюцию все рассказывал, все эдакое… Мы ничего, ваше превосходительство, как перед Богом… А теперь убег… Мы што, мы ничего… – Заговорщики были бледны и дрожали так, что даже зубы их громко лязгали.

– Слышали? – грозно спросил генерал роту.

– Так точно, ваше превосходительство, слышали! – как один, ответила рота. И тени не осталось какого-либо недовольства. Все изменилось разом.

– Я не предаю этих мерзавцев суду, потому что они сознались. Но, если… Поняли?..

– Так точно, ваше превосходительство, поняли!

– Снять с него нашивки, – показал генерал на унтер-офицера. – Всех трех немедленно отправить в четвертую роту… Тридцать суток усиленного ареста с заменой постановкой под ружье…

– Кто новый фельдфебель?

Вышел вперед старший унтер-офицер Симонов – хохол. Ничего не пивший, но имевший какое-то пьяное выражение лица и глаз. Генерал долго смотрел ему в глаза. Симонов не опустил своих.

– Держи роту в руках! – приказал коротко генерал.

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

Симонов выполнил свое слово. Лицо роты быстро переменилось. Это было следствие тяжелого взгляда трезво-пьяных глаз Симонова и еще более его тяжелого кулака.

Генерал Червинов даже не зашел к нам в собрание, а уехал в Хан-Кенды к Вольскому, который в это время был там. Все поняли, что на всякий случай был приготовлен страшный Сунженско-Владикавказский полк. Червинов потом сам сказал, что, если бы виновные не вышли, он обезоружил бы роту и добился бы выдачи виновных. Солдаты поняли это раньше нас и сдались грозному генералу.

Фельдфебель исчез бесследно. Через несколько месяцев от него пришло письмо из Америки. Письмо перехватили. Он писал, что евреи провезли его через границу, дали денег на дорогу и теперь он работает в Америке. Жить можно, а когда узнаешь язык, будет еще лучше… О своей деятельности ни слова…

Не знаю, как на других офицеров, а на меня этот случай произвел самое тяжелое впечатление. Входя теперь в свой класс, я смотрел на учеников, не как на прежних ребят – солдат, а как на тайных моих врагов. Отчего это произошло?.. Отчего раньше в Гродно, где дисциплина была много строже, никому никогда и в голову не могла бы прийти мысль не только об избиении офицеров, но даже о сопротивлении фельдфебелю? Отчего там было так спокойно, так хорошо?..

В казарму раньше входили мы, как в свой собственный дом. Между нами и нашими послушными солдатами была связь самая живая, несокрушимая. Если случалось кому-нибудь из ребят крепко набедокурить, так, что нужно было отдавать под суд, – все офицеры сокрушались о провинившемся. Солдаты тоже боялись суда и часто шли к своим офицерам с просьбой заступиться за виновного.