Атаман Ермак со товарищи

— Ну, батька, — сказал он Ермаку. — Есть волок! Можно пройти недалеко! Наверх версты три, опосля в речушку — должно, это Баранчук и есть, а уж оттуда на спуск пойдет — сток, значит.

Струги волокли днем и ночью. Сильно донимала мошка. Поэтому жгли гнилье, мазались дегтем. Грязные, черные, тянули из последних сил. Валки не помогали — вязли в песке. А как пошло в гору, так от них только вред стал.

— Ну что, ребятушки, — сказал Ермак, когда струги встали окончательно. — Разгружайте да все на волокушах перетаскивайте. А струги на плечи брать надо!

Адская была работа. Подведя канаты под днища стругов, впрягались в лямки на их концах и, валясь набок, приподнимали струги на аршин над землей. Так и волокли, облепив струг, будто муравьи. Тащили вроде пять дней. А может, семь… Сбились со счету.

Когда принялись за последние грузовые струги, то и сдвинуть их не смогли.

— Шабаш! — решили в один голос. — Бросаем их тута. Время не терпит. А силов тащить их нету.

Разгрузили. Потянули грузы под гору. Стругам под днища валили лапник, а уж как в исток Туры вышли, вроде совсем легко стало. На одном дыхании дотянули суда до воды в пол-аршина, когда закачались они на мелких волнах.

День отлеживались. Спали вповалку.

Один только неугомонный Старец со старыми казаками вернулся и за день срубил часовню не часовню, башенку не башенку… Знак.

— Коккен, — сказал немногословный немец-пушкарь. — Смотреть.

— Кукуй! — подтвердили казаки. — Память и польза. Внизу струги, а наверху Кукуй. Как обратно с добычей пойдем, так на него и выйдем, а струги-то пустые пригодятся. Вот как набьем их рухлядью мягкой да как разбогатеем! Будем не в степях, а в селах жить. На печи с бабами жартоваться. А которые постарше и это им без интереса, вклад в монастыри сделают да и поживут на старости лет в покое, при Боге.

Отмылись с песочком, горячим кулешом отъелись. Стали посмеиваться…

— Проворонил нас Кучумка.

Кольцо так и ляпнул: «Проворонил!» — когда собрались атаманы малый совет держать.

— Нет! — сказал Ермак. — Это вряд ли! Алей за Камнем. Взять ему нас нечем.

— Верно! — согласился Мещеряк. — Ежели, скажем, татары наши до него добежали и про нас донесли, то от Кучума вестник никак до Чердыни добраться не мог, хоть бы и на крыльях летел. А уж даже если ветром каким его туды перенесло, так рать быстро не возвернешь.

— Нет у Кучума здеся войска! — сказал Ермак. — Мы его покамест перехитрили и обманули. Но это — пока что. Поспешать надоть, ребятушки. Ты через Дон по первому льду никогда не бегал? — спросил он Мещеряка. — Помнишь, как там? Бежишь, а за тобой лед проваливается… Кто стал — пропал! Вот и мы так-то! Поспешай, ребятушки!

Потому и гребли без отдыха! Спали, сидя на стругах, благо река становилась все шире и полноводней. Да и сплавлялись теперь вниз по течению.

Только удивительно было, что еще не попалось пока что ни людей, ни жилья… Будто места были совсем людьми незнаемые.

Совпало сказочное бабье лето и с выходом стругов из волока. Теплое, почти летнее солнце осветило такую красоту, такие дали, что казаки на стругах перестали даже говорить о походе, о боях…

Молча, пораженные открывавшейся за каждым попоротом красотой, сидели они на стругах. Сибирь распахнула перед ними ослепительную цветастую шаль своей осени.

Малиновые, желтые, белые осыпи были покрыты сказочным лесом и наполнены тишиной. В синей воде, такой чистой, что виднелись камни на дне, тенями проходили рыбы. Лоси переплывали реку, и казаки не решались стрелять в них, — так прекрасна была тишина и красота этой новой незнаемой земли. Даже не пели…

Вот оно — Беловодье! Вот они — Золотые горы! Потянули за стругами переметы, и сразу пошла такая рыба, что не успевали с крючков снимать.

О чем думал Ермак, лежа на носу струга, — неведомо. Не хотелось думать ни о Кучуме, ни об Алее… Может быть, впервые за много лет в душу пришел покой…

Передний струг, незаметно для себя, выплыл далеко вперед за несколько речных поворотов.

— Погодить надо! — сказал кормчий.

Река несла быстрые воды, и подождать на воде было невозможно. Причалили к длинному песчаному берегу. Развели костерок. Кто-то разделся, ополоснулся в реке и подставил спину теплому солнышку, кто-то затеял постирушку, развесил порты прямо на весле по-над бортом струга.

— Эх! — проскрипел сорванной глоткой Кирчига. — Благодать какая! Господи! Жить бы так до самой смерти.

— Да! — подтвердил Окул. — А рыба-то как тут хватает! Прям за голый крючок, без наживки… Тут и зверя непуганого тьма. Вон, так и скачут!

— Что это там? Олень?

— Не медведь? — просипел Кирчига.

И в ту же минуту несколько теней метнулось к ним от ближайших кустов. Голые, растерявшиеся казаки ничего не успели сообразить, как были связаны ремнями и сложены в ряд.

Странные люди, что напали на них, с любопытством, без ненависти и злобы разглядывали пленников. Люди были волосом черны, безбороды, раскосы. Вооружены луками и стрелами. У некоторых были короткие копья-рогатины. Но чуднее всего была одежда: гладкая, блестящая.

«Рыбья кожа! — сообразил Окул. — Вот чудо-то!»