Атаман Ермак со товарищи

— Так вот и лишил нас, во испытание, Господь огненного припасу. Ибо не в силе Бог, но в правде, а правда-то отсюда далеко лежит.

— Где?

— Не где, а в чем! Надобно жертву принести, вот и дастся нам.

— Это каку таку жертву? — засмеялся безносый Ляпун. — Татарина, что ли, зажарить? Быдто куренка!

— В жертву надоть себя принесть. Иначе так с этого круга и не сойдем. Так и будет дружка за дружкой гоняться да убивать!

— Это как — себя?

— Как Черкашенин!

— Батька, ты чего? — опасливо сказал Мещеряк. — Ты чего удумал?

— Дак все просто. Проще некуда — я вот что решил, детушки. Пускай страна эта Сибирь станет вам в удел и детям вашим, и не будет здесь никогда ни кабалы, ни боярской неволи, а будет мир, и пущай дети ваши будут нераздельны с детьми татарскими, с детьми вогуличей и других народов… И зваться вы будете все люди русские — сибиряки. На то я и голову свою в жертву искупительную приношу.

Ермак достал из-под рубахи ладанку, разорвал ее и высыпал в костер все содержимое. Зашипела на поленьях земля, высыпаемая из мешочка, пыхнула невесомая веточка полыни.

— Что-то ты, батька, тут такое завел, и неразбери-пойми тебя! — сказал Мещеряк. — Аж на слезу потянуло. И вот охота болтать!

Но Ермак покорно сказал: «Не гневайся на меня!» — и, не отрываясь, стал смотреть на огонь, улыбаясь чему-то своему.

— Кончай обедать! По веслам садись!

Струг Ермака шел последним, и, когда он нагнал остановившиеся, что шли впереди, там уже вовсю шел допрос. На берегу взяли двух спящих у костра татар-рыбаков. Рыбачили на Вагае. Татары клялись и божились, что видели караван в верховьях Вагая.

— Брешут! — сказал Мещеряк. — Ну-ко растяните их. Счас маленько угольков на спину насыплем, расскажут, гады, про караван.

— Да ты что, — сказал Ермак. — За что углей-то?

— Рыбаки? — закричал Мещеряк. — А где лодья? Где улов?

Татарин упал на колени, заверещал, что сын с большим уловом в деревню поехал, а их на берегу оставил до утра, утром с другими рыбаками вернется, опять на Вагай пойдут, где караван стоит… Большой караван! Челнов сорок!

— Брешет! — заходился гневом Мещеряк. — Брешет, сатана! На Вагай заманивает! Не рыбак это! Брешет!

Пытать татар не стали, но собрались атаманы на одном струге, стали решать, куда дальше плыть.

— Не рыбаки это! — стоял на своем Мещеряк. — От них рыбой и не пахнет!

— Да нет! — говорил безносый Ляпун. — Рыбаки, как есть в чешуе все, и руки черные.

— А что, рыбаки врать не могут? — рассуждал Сусар.

Ермак, которого ломило и начинало знобить, по-другому повернул дело:

— Брешут иль не брешут, шут с ними. Поглянуть-то надо, есть на Вагае караван или нет.

— Да нет там ничего, и не было никакого каравана! — выкрикивал Мещеряк. — И посланец от них подменный был! Это Кучумка подсылает!

— Ну, нет и нет! — сказал Ермак. — Сплаваем да вернемся. А вот коли есть? Ждут нас, а мы мимо проплывем! Сказано ведь на Кругу было — все речки обшарить.

— Так-то оно так! — погас Мещеряк. — Да опасно больно! Вагай не широк — стрелами с берега побьют нас.

— Сажен тридцать будет, — сказал кто-то из казаков. — Это он после Атбаша в узину входит.

— А мы выше-то и не пойдем, — сказал Ермак. — Если караван есть, он непременно в Атбаше стоит. Через Атбаш дорога из Кашлыка на Ишим. Если в Атбаше каравана нет — стало быть, его и не было!

— Эх, атаман! Хорошо, когда в Атбаше караван, а когда там Кучумка или Карача?

— А мы в Атбаш заходить не будем. Караван не иголка — увидим. До Атбаша полдня ходу, к вечеру на Иртыше будем. Заночуем за перекопой на Вагайском мысу.

На том и порешили.

Неширокий и мутный Вагай обмелел, и грести было сложно. Потянулись на шестах, однако течение было достаточно сильным, и, пока вышли к Атбашу, усилились дождь и ветер. Подгребли к урочищу на выстрел, пальнули из пушчонки. Только эхо отдалось в ответ.

— Вот тебе и караван! — сказал загребной Мироша, что сидел на носу переднего струга, рядом с Ермаком.

— Поглядывай! — передали со струга на струг. Но сколько ни вглядывались сквозь пелену дождя, никакого каравана не увидали.

Отмахали по стругам: «Поворачивай!» И под раскаты грома не на шутку разбушевавшейся грозы пошли на низ. По течению сплавляться было легче, но дождь полил так, что пришлось вычерпывать воду. Так что, когда выгребли к Вагайскому мысу, от усталости дышали, как рыбы на суше.

Вагайский мыс был как две капли воды похож на тот, где стоял Кашлык. Он был гол, хорошо просматривался. Саженях в трехстах был перекопан канавой с оплывшим уже, но все еще высоким валом.

Струги поставили на иртышской стороне, обогнув мыс. Здесь было потише, и в случае тревоги можно было сразу выгрести на стремнину, далеко от берега.

Пленные татары-рыбаки скулили и просили отпустить их домой, в деревню на том берегу.

— Я те отпущу! — рявкнул Мещеряк, когда кто-то из казаков хотел было развязать пленников. — Я им завтра вспомяну Атбаш! Где караван-то, сукины дети? А?

— Был караван, за Атбашем выше стоял! Сами видели! — завопили татары.

— За Атбашем? — переспросил Мещеряк, хватаясь за саблю. — Где Вагай курица перейдет? Где нас голыми руками перенять можно? Ах вы, собаки!