Атака неудачника

Ашгарр помялся, не желая признаваться в сокровенном (есть вещи, в которых не хочется признаваться даже самому себе), но потом всё-таки поделился. И как в реку с обрыва:

— Боюсь узнать, что никакой я ни фига не поэт. Теперь доволён?

Я аж подпрыгнул.

— Как это не поэт? Как это? Поэт ты. Самый талантливый из всех нагонов-поэтов бывшего Союза.

— Жабу тебе в рот.

— Не бойся сглаза, я от души. Ты был лучшим, лучшим и останешься. Вот так вот. Вот так. Заруби это себе на носу.

Мой панегирик подействовал на Ашгарра удивительным образом. Он начал вдруг прыскать, сначала тихо, потом громче. Вскоре не выдержал и расхохотался в голос. А когда смог успокоиться, поведал в ответ на мой недоумённый взгляд (уж не сума ли сошёл?) такую историю:

— В своё время в Париж пришло письмо, адресованное «наивеличайшему поэту Франции». Почта направила сие послание Виктору Гюго. Тот в приступе скромности переслал его Альфреду Мюссе. Мюссе, не распечатывая, переправил Альфонсу Ламартину, последний — вновь Гюго. Круг замкнулся. Настал момент истины. Вскрыв конверт, автор «Собора Парижской Богоматери» обнаружил, что на самом деле письмо адресовано стихоплету, чьи полуграмотные рифмованные фельетоны печатались в одной воскресной газетёнке.

Едва поэт закончил, я спросил у него с недоумением:

— А к чему ты этот анекдот рассказал?

Скользнув по мне укоризненным взглядом, Ашгарр отвернулся к окну, вздохнул и помотал головой:

— Нет, точно, не буду ничего публиковать. Нафиг-нафиг. Понимаешь, если бы я прозу писал, рассказы там какие-нибудь, новеллы, тогда бы — куда ещё ни шло. В прозе не так заметно отсутствие у автора таланта. Там на время за сюжет спрятаться можно или актуальностью прикрыться. В поэзии такое не прокатит. Со стихами на широкую публику выходить — всё равно как голым на базарную площадь выскочить. Весь на виду.

— Да чего ты так менжуешься? Чего так сомневаешься в себе? Откуда такая неуверенность? Поэт ты. Хороший, отличный поэт. Уж поверь мне.

— Поверить? Тебе? Глупость какая. Ты — это я, а в таких вопросах себе верить нельзя. Противопоказано.

Я аж задохнулся от возмущения:

— Ну, ты, блин, и даёшь! Между прочим, публикация уже оплачена, так что хочешь ты того или не хочешь, а…

— Не буду, — отрубил Ашгарр.

Его отказ прозвучал настолько решительно, что стало понятно: пускаться в уговоры — даром время терять. Но деньги на ветер выбрасывать тоже не хотелось, не печатаю их по ночам на лазерном принтере, достаются тяжело, другой раз с потом, а иной — и с кровью, поэтому подумал я хорошенечко и предложил:

— Чёрт с тобой, не хочешь стихами хвалиться, тогда садись и пиши рассказ.

— Не писал никогда, — отмахнулся Ашгарр и от этого дельного предложения.

— Не зли меня ради Силы, — попросил я. Досчитал до трёх, до пяти, до семи и стал убеждать: — Во-первых, всё когда-то бывает впервые. Во-вторых, не боги горшки обжигают. В третьих, хорош выпендриваться.

Минула вечность, прежде чем поэт промямлил:

— Можно, конечно, попробовать. Только сюжет какой-нибудь нужен более-менее интересный.

— Сюжет? Тебе нужен сюжет? — Я расплылся в улыбке и щёлкнул пальцами. — Вы хочете песен, у меня есть их. Получай, поэт, романтический сюжет про девушку и дракона. Представь: город, зима, раннее-раннее утро, в промёрзшем полупустом трамвае едет девушка. Не красавица, не уродина, а такая, знаешь, милая. И вот, значит, она едет, едет, едет. Ей холодно, ей чего-то как-то так грустно, неясные томления её обуревают. От нечего делать, практически бессознательно, она царапает коготком по заледеневшему стеклу, и на стекле остаётся рисунок, в котором всякий может увидеть своё. Потом девушка сходит… На Центральном рынке, допустим, она сходит, а через остановку, у Воздвиженской церкви, в трамвай вползает дракон. Разумеется не в крылатом своём обличье, а в обличье человека. И надо же было такому случиться, садится он на то же самое место у окна. Расплачивается с кондуктором, отворачивается от пристального взгляда какой-то хмурой тётки и глядит в окно. Через время, необходимое для того, чтобы это время прошло, наконец замечает девичьи каляки-маляки и к своему удивлению узнаёт в них написанное на древнем драконьем языке слово «одиночество». И тут он, естественно,…

— Подожди, — перебил меня Ашгарр. — Девушка, она что, знала древний язык драконов? Она знала дарс?

— Ты чем слушал? — возмутился я. — Сказал же, у неё это вышло совершенно случайно. Понимаешь? Случайно. — Ашгарр мотнул головой и я продолжил: — Ну так вот. Предположив, что в городе живёт сородич, дракон решает его найти.

— Разве он раньше не почувствовал бы наличие в его городе другого дракона?

— Я же тебе, балда ты такая, не про настоящего дракона рассказываю, а про сказочного.

— А-а, — протянул Ашгарр.

Я скорчил рожу:

— Вот тебе и «а». Соображать надо.

— Не груби, рассказывай.