Атака! Атака! Атака!

Белобров обернулся и сразу же увидел руки с ботинками, торчавшие из опущенного окна, а потом и саму Варю. Она стояла на коленях на столике, высунувшись наружу и смотрела не на него, а вниз, на его ноги. Мгновенно поняв, в чем дело, и от этого страшно обрадовавшись, Белобров захохотал и подтянул кверху черные флотские брючины, показывая ей, что все хорошо и на нем хорошие ботинки и даже с галошами, а потом побежал рядом с поездом, ничего не говоря, просто бежал и смотрел на нее. А она на него. Поезд обогнал его, и в проходящих мокрых окнах проезжала мимо него снежная белая насыпь и он сам с мешком и чемоданом — Белобров, Белобров, Белобров.

И уже после, в полуторке, подвозившей его на аэродром, с которого он летел дальше, домой, на Базу, Белобров засмеялся, немного пугая спутников неподвижным при этом лицом.

— Зина, чаю! — крикнул командующий. — И погорячее… Не бывает, что ли?

В своем закутке, который здесь называли «саркофагом», подавальщица Зина поправила прическу у маленького зеркальца и, поджав тонкие губы, вынесла чай и сразу поглядела на два больших квадратных репродуктора, материя в одном была продрана и аккуратно склеена черной бумажкой.

— Надо уметь видеть машинально, — говорил голос за перегородкой, — а они в самую Бомбею попали. Главное, было б причину иметь.

— Редькин, разговорчики…

Черные динамики похрипывали, потрескивали — казалось, в них кто-то шепчется.

— Бреемся, набриваемся, — вдруг раздражился командующий, — все бреемся… Брито-стрижено да еще надушено… — он втянул ноздрями воздух. — До чего ж я не люблю, когда командиры духами душатся.

— Это не командиры, — сказал начштаба Зубов, — это Зина.

Зина вспыхнула, опять поджала тонкие губы, ушла в свой «саркофаг» и загремела чайником.

— Водки бы выпить, что ли, — сказал командующий, — знобит меня чего-то, не пойму отчего…

Он сам зашел в «саркофаг», налил себе рюмку водки, насыпал перца, понюхал, но пить не стал, а опять кругами пошел по командному пункту.

— Я ему дал пить, — вдруг громко, так что, казалось, на нем треснет материя, крикнул динамик, и все вздрогнули. — Я ему, товарищ майор, хорошенько дал пить, вот он и пьет, товарищ майор. — И голос исчез, как выключился.

Динамики тихо потрескивали.

И вдруг другой сердитый голос сказал из динамика:

— Нахожусь над аэродромом, не зевайте, товарищи.

— Гречишкин выскочил, — сказал Зубов, — сейчас они их примут везде. Точненько выскочил, точненько. Все будет в ажуре, все будет в ажуре.

— Есть радиоперехват, — закричал оперативный из-за перегородки. — У немцев тревога по всему побережью.

— Нахожусь в районе цели, — опять заговорил репродуктор. — Конвои следует по своему маршруту. Букет, я — Ландыш… Имею незначительные повреждения. Прием, прием…

Командующий быстро прошел в угол и повернул к себе микрофон, зачем-то дунул в него и заговорил;

— Я Букет, я — Букет, вы слышите меня, Ландыш? Если можете, оставайтесь в районе цели. Если можете, оставайтесь в районе цели.

И опять наступила тишина такая, что вдруг стало слышно, как у столовой гремят бидонами и два голоса ругаются — мужской и женский.

Аэродром лежал перед КП — он казался пустым и стылым. Чадили синими дымками «пожарки», шлепала по заливу нефтеналивная баржа, быстро и деловито пробежал на своих ревматических лапах ярко-желтый Долдон.

Телефонист осторожно продувал телефонные трубки. Зина в своих больших сапогах ходила на цыпочках. И вдруг громкий, резкий, напряженный голос загремел из обоих репродукторов:

— Вижу корабли противника. Вижу корабли противника. Левкои, вперед! Левкои, вперед!

— Штурмовая пошла, — тотчас закричал оперативный за перегородкой. — Штурмовая пошла, пошла штурмовая!

— Выхожу на цель, — сказал еще один голос в репродукторах.

— Над целью, — закричал тенор, — за мной, товарищи! Бей во все колокола!

— В ажуре, — крикнул Зубов, как будто его могли услышать, — в ажуре, в ажуре!

Теперь репродукторы кричали непрерывно:

— Гвоздики, Гвоздики, я свой. Гвоздики, Гвоздики, вас четверо, я — пятый.

— Маки, я Фоменко, я Фоменко, Маки. Развернуться фронтом, идем в атаку фронтом. Атака! Атака! Атака!..

— В ажуре, в ажуре, — повторил Зубов, резко встал, толкнув при этом стол и уронив поднос со стаканами на цементный пол. — К счастью, к счастью, посуду бить к счастью, не подбирай ты ее, Зина, прошу тебя.

— Колдуешь, Зубов, — сказал командующий.

По полю проехал грузовик, груженный лопатами. Мухин мыл горячей, парящей на ветру водой машину командующего, смешно выставляя в длинных руках швабру, чтобы не перепачкаться.

— Атака! Атака! Атака! — повторил Фоменко.

Его «маки» шли за ним низко, почти над самым морем, строем фронта, крутолобые, безжалостные тяжелые машины, горькое и отчаянное порождение военной науки.