Астролог. Код Мастера

– Нет, у Маргариты нет текста. А тот, что есть, идет через динамик как бы от автора. У Адки времени не было текст учить. Ты ведь знаешь, новаторство – это мой творческий стиль. Конек. У меня Маргарита весь спектакль стоит на балконе.

Маэстро не кривил душой. Декорация с балконом осталась у него от прошлой постановки, «Ромео и Джульетты». Там у него героиня действительно весь спектакль простояла на балконе. Там и умерла, свесившись через перила.

– Но что-то она делает? – усомнилась журналистка.

Покровский поднял на нее преданные собачьи глаза.

– Почти ничего. Цветочки в руке держит. Желтые.

Тут он замялся. От Василисы его нерешительность не ускользнула.

– Что еще? Договаривай.

– Ну, понимаешь, в первом акте она стоит в пальто. И по ходу действия одежды на ней становится все меньше. К моменту бала у Воланда ее не остается совсем.

Василиса расхохоталась.

– Перебьешься. Раздеваться догола я не собираюсь. Ты меня знаешь.

– Знаю, – с грустью вздохнул маэстро. – Ладно, что-нибудь придумаем. В конце концов, прикроешься белым покрывалом. Интересная мысль. То ли подвенечная фата, то ли саван. Пускай критики голову поломают. Все равно это быдло ни хрена не понимает в искусстве.

И он ехидно захихикал.

Смеялся он, впрочем, недолго. Дверь его кабинета распахнулась и внутрь влетела не то шаровая молния, не то разъяренная рыжая фурия. Она выглядела привлекательной, пока не раскрыла рот.

– Арт! Чем эта мымра тебя купила? – заорала она с порога. – Ты обещал, что Маргаритой буду я!

Выкрикнув что-то нечленораздельное, Покровский сгреб фурию в охапку и в обнимку с ней вылетел в коридор. Василиса и Успенский стояли, оглушенные ее появлением. Андрей переступил с ноги на ногу и выругался. Ему под ноги снова попала калоша. Он подобрал ее. На черной потускневшей резине отчетливо виднелось клеймо с надписью «Резинотрест».

– Черт ее знает, – сказал он, – может быть, она и вправду принадлежала Булга.

И снова почувствовал, как затылок сдавливает ставшая привычной тяжесть, и опустился на край дивана.

«Что-то часто мультики стали сниться», – успел он отметить, перед тем как провалился во мрак.

Москва, Козихинский переулок, «Нехорошая квартира». 1924 год

Михаил Булгаков медленно брел берегом Патриаршего пруда, который буквально на днях, в целях борьбы с религией, переименовали в Пионерский. Шел дождь, ветер гнал по небу низкие клочковатые тучи. Но писатель этого не замечал. Состояние его было близко к отчаянию. Ему вот–вот стукнет тридцать три. В этом возрасте Христос завершил свою земную миссию, а что успел сделать он, Михаил? Несколько опубликованных рассказов, неудачная попытка создать «Словарь русских писателей». К тому же, кажется, по этой причине им заинтересовалось ОГПУ. А это очень скверно.

Его первый большой роман «Белая гвардия», похоже, не издадут никогда. И ужасно раздражал молодые дарования из «Гудка», где он вынужден был работать фельетонистом. Он звал их «одесской каморрой» – слово «мафия» тогда не употребляли. Ребята были – как один – молодыми, зубастыми и по–хорошему нахальными: Ося Мандельштам, Изя Бабель, Эдик Багрицкий, Юрий Олеша, Илья Ильф, братья Валя и Женя Катаевы. Он расходился с ними буквально во всем: в мировоззрении, в оценках, в темпах жизни и работы, наконец. Общего языка они не находили, и даже не пытались найти. В их компании он чувствовал себя изгоем.

Булгаков поднял воротник черного драпового пальто. Идти ему оставалось недалеко – в Малый Козихинский. Эмигрантский листок «Накануне» давал здесь большой прием в честь возращения из зарубежных скитаний к родным пенатам классика русской литературы и советского графа Алексея Николаевича Толстого.

Для приема по рекомендации Булгакова сняли квартиру его приятеля, адвоката, бывшего присяжного поверенного Владимира Евгеньевича Коморского. Квартиру Коморских Булгаков про себя называл «нехорошей». Он не любил это место, хотя и бывал здесь часто.

За женой адвоката, Зинаидой, симпатичной, с тонкими – в ниточку – бровками и с яркими губками, Булгаков неудачно ухаживал. Кроме того, он частенько обедал у Коморских на шармака (на первое суп с макаронами и с белым хлебом, на второе – котлеты с огурцами, потом рисовую кашу с вареньем и чай с вареньем же) и спер из адвокатской библиотеки несколько книг. Впрочем, последнего пункта обвинения он никогда не признавал, утверждая, что книги не воровал, а просто взял почитать и непременно вернет.

В передней вместо горничной в белом фартуке его встретила сама хозяйка.

– Привет, Зинуля. Стервятники уже слетелись? – поприветствовал ее писатель.

Она заглянула ему за спину и изобразила на лице гримаску разочарования.

– Миша! Ты разве один? А где же Тася?

– На работе, – невнятно буркнул Булгаков. – Она обещала закончить пораньше. Только зайдет домой переодеться и сразу сюда. Это ведь по пути.

Чтобы как-то свести концы с концами, жена писателя Татьяна вынуждена была работать продавщицей на Смоленском рынке.

Зина расстроилась.