Ассистент (СИ)

Но цацки, подаренные Обществом на этот раз оказались сильнее. Один из перстней на моём пальце щёлкнул и завибрировал, и я схватился за кобуру пистолета на поясе. Она оказалась пустой. Старик всё понял спустя секунду — видимо, он сосредоточился на Коскинене, который продолжал идти вперёд.

А когда понял, что их план не сработал, он достал пистолет. Но прицелиться он не успел — сзади послышался выстрел, пуля попала старику в руку. Я оглянулся — рядом с машиной стоял Мигран, подобравший один из наших пистолетов.

— Где я?… — воскликнул Тукай, затем схватился за сломанную руку.

Старик прижал рану свободной рукой, сел в автомобиль.

— Сзади! — быстро сообразил Тукай. — Стреляли ещё сзади. Почему не!..

Я сам не знал, почему не стреляли — наверное, банально кончились патроны. В ответ раздался визг шин на дороге. С дороги слетел и понёсся на нас второй внедорожник с явным намерением раскатать наши тушки по североуральской степи.

— Ля-ля-ля, ля-ля-ля, — неожиданно для себя напел я, двинув рукой влево.

В нескольких метрах от нас второй джип отклонился в сторону и врезался в первый, едва намеревающийся поехать назад.

— Валим, валим! — сказал Тукай.

Но меня уже было не остановить. Мне вдруг взбрело в голову, что этого разрушений машины может быть недостаточно, и я шагнул вперёд.

— Факел живой по арене метнулся, бурая кровь пузырится в огне…

За последующие сутки произошло слишком много разных событий. Когда догорели машины, я немного восстановил силы и подлечил раненых, включая двух выживших врагов. Правда на всех силы просто не хватило — у Миграна остались переломаны рёбра, а перелом Тукая остался «в черновом исполнении», как сказал мне когда-то покойный Дробышевский. Я бы мог ещё немного отдохнуть и закончить процедуру, но примерно в полночь нас повязали жандармы, увезли в Надеждинск, где мы имели честь отночевать в камере для дворянского сословия. Миграна увезли отдельно, в больницу, где долечили «гражданскими» методами.

Рано утром после второй попытки починить руку Тукая — оказавшейся чуть более успешной, начались разбирательства. Сначала после анализа записей с автомобилей нам объявили подписку о невыезде, но уже спустя несколько часов по звонку из столицы разрешили возвращаться в Москву, договорившись об участии в разбирательствах заочно. Затем мне отзвонились уже все, кто можно: Корней Константинович, мать, Голицын-младший, пара репортёров, местных и московских — тут я наконец-то разобрался с системой блокировки спама в телефоне, — и Искандер.

Разговор с последним был особенно важным.

— Она забрала её, — сказал он.

— Кто?

— Женщина. Высокая. Статная такая. Светлые волосы… Она взялась из неоткуда. Я потом камеру в машине проверил — из воздуха.

— Телепортировалась… — понял я.

Пока из всех кандидатов у меня было двое, а учитывая, что в татарской деревне не было лифтов, кандидат оставался один. Хозяйка медной горы, понял я.

— Она их всех замочила. Включая сторожа. Просто… просто шла по улице, и они падали мёртвыми. Хотела и меня, но в последний момент посмотрела и передумала. Она сказала, что Анука теперь будет у неё.

— Вот чёрт… А её мать?

— Осталась. Ревёт.

— Ясно. Пусть перестаёт реветь. Я знаю адрес, скоро скину деньги на билеты…

По правде сказать, мне так даже стало спокойнее. Пока из всех возможных союзников я более всего доверял именно верховному иерарху Общества, которым, похоже, она и являлась. Единственная проблема, которая возникла — это смерть представителя тайной полиции, который оставался дежурить в деревне, но это я оставил на потом.

После того, как мы добрались до Верх-Исетска, чудом спаслись от назойливых репортёров, а Миграна отправили на обследование в гражданскую больницу, наконец-то сели в привокзальной корчме.

И я впервые за много недель позволил себе изрядно алкоголя. Нет, разумеется, не больше нормы, и тем более не больше того, что я бы не мог вылечить своим лекарским методом. Мне показалось это нужным, чтобы разрядить ситуацию и просто поговорить по душам с Тукаем — ведь мы оба спасли друг другу жизнь.

— Нет, т-ты точно, определённо точно должен поиграть с нами в покер, — сказал Тукай. — Послезавтра. Как приедем. Пятница.

— Хорошо. Любишь её? Аллу? — зачем-то спросил я.

Он шумно отхлебнул пива.

— Я любил. Теперь больше никого не люблю. Ты же мне веришь, что у меня к ней ничего не было? Я же говорил, ты что, думаешь, я бы стал тебе врать?

— Не стал бы, — кивнул я.

— А ты сам? Любишь? Или всё же Самиру больше? Я был твоих лет… тоже такое было… сначала две… а потом…

— Тебе тридцатник всего, кончай строить из себя старика!

— Всего… много дерьма повидал в жизни. Так кого больше любишь? Самиру или Аллу?

— Нинель. Нинель Кирилловну больше всего люблю?

— Это кто? — Тукай нахмурился.

— Она в Питере сейчас. Уехала.

— Так и… езжай к ней. Чего сидишь-то?

Я кивнул и снова пригубил алкоголь. Неожиданно подумалось — весь этот разговор прекрасно ложится и в тему совсем другого обсуждения. Не о женщинах, при всей их важности для девятнадцатилетнего-меня. А о чём-то куда более важном.