Еще одна пуля вошла меж лопаток. Но — смерти нет. Хотя она, конечно же, есть. Она ждет тебя здесь, на линии прибоя. Надо только уметь ее видеть. Видеть и не обращать внимания, будто не существует она вовсе. Лично для тебя не существует. Для тебя — офицера корабельного флота, русского дворянина, потомка мирных славян-землепашцев и воинственных морских бродяг, варягов, обожествляющих Море, Скалы и Корабли.
Легко, как свободный выдох, возникли, снизошли строчки песни, и я прокричал их в низкое небо:
ГЛАВА 14
Нас выплеснула Азия, как пену…
Я проснулся.
И с закрытыми глазами я теперь видел, как над несуществующей линией прибоя парит женщина в свободного покроя белой одежде с красивым одухотворенным лицом, черты которого не разглядеть до поры. Словно клубы утреннего молочного тумана скрывали их от излишне любопытных взглядов. Но я чувствовал, лицо ее прекрасно, как у античной богини любви. И знал — смерти нет. Хотя она есть, конечно. Как без нее?..
Я открыл глаза и увидел скованный льдом Байкал, подтаявший, словно обугленный, снежный наст берега. Какие-то голые кусты чернели у самой кромки льда. И еще моросил дождь. Спутанные волосы намокли, вода струйками текла по лицу, по лиственничному столбу, к коему прислонясь сидел я на краю тридцатиметрового обрыва.
Еще не смеркалось, но день, что ощущалось явственно, подошел к своему завершению. Уже и не день — вечер.
Зазвенел вдруг мобильник во внутреннем кармане куртки. Странно, мне говорили, что связь здесь хреновая. Впрочем, я на вершине скалы.
Достал. Посмотрел на дисплей — номер незнакомый.
— Андрей Татаринов слушает, — сказал официально.
— Андрюха, привет!
Я узнал голос, и он был попросту невозможен.
— Боря? Боря Кикин?
— Ну конечно!
— Но как ты можешь говорить? У тебя же лицо рассечено! И губы тоже!
— Не поверишь, Андрюха! Делали днем перевязку, так сестра охренела, врача позвала. Тот тоже. В смысле — охренел. Зеркальце мне поднес. Вижу: заросло как на собаке, шрам только остался рубиновый через все лицо по диагонали.
Чудеса, да и только. Трех суток не прошло. Впрочем, был уже прецедент с разрубленной голенью: часов за двадцать или чуть больше рана затянулась.
— Как чувствуешь себя, Лазарь?
— Нормально чувствую. Рисовать охота, аж скулы сводит… А почему Лазарь?
— Его Иисус Христос из гроба поднял. А тебя, интересно, кто?
— Чего-нибудь полегче спроси, эрудит хренов… Ладно, я с чужого телефона, неудобно долго говорить. Ты вот что, Андрей, найди Буратину и уничтожь, а лучше — сожги. Чую, много он еще бед принесет… Сделаешь?
— Кто он вообще такой, этот злодей деревянный?
— Откуда я знаю?
— Кому же знать, как не тебе? Ты его творец.
— Я ему только голову восковую вылепил, а вот оживил его кто-то другой… — Боря смолк, после паузы добавил: — Есть у меня одна бредовая идея, но ты не поверишь, смеяться будешь.
— Не буду, говори.
Сейчас я готов был поверить во что угодно, в любой бред, лишь бы он объяснил мне хоть что-то. Неизвестность пугала и раздражала до предела. Я действительно был близок к черте, за которой бездна безумия. Впрочем, может быть, я уже переступил эту черту? Не знаю.
— Буратино — оживший онгон, посвященный одному из сыновей Эрлен-хана, Владыки Царства Мертвых. Зовут его Эрью Хаара-нойон. Он специализируется на изощренных казнях и пытках. В подвалах его дворца галерея из восьмидесяти восьми темниц, где томятся человеческие души. Словом, Эрью Хаара-нойон — отец и покровитель всех садистов Срединного мира.
С чего Борис взял, что я буду смеяться? Тут впору плакать и, рыдая навзрыд, бежать от морального урода на край света, далеко-далеко на Север, где растет Мировая Ель, где ласковая Мать-Хищная Птица несет яйца с последующим высиживанием. Где стоит черная войлочная юрта, в которой живет добрая Дьяволица-Шаманка, кормящая души нерожденных шаманов удивительно вкусной запекшейся кровью, укачивающая их в железной люльке… Стоп! Кажется, я и правда сошел с ума, раз принимаю сон за явь, а явь, соответственно, — за сон…
— И еще, Андрей. Убить Эрью Хаара-нойона невозможно, он — бессмертен.
— Тогда как же?..