Ассистент

Я смотрел вслед улетающей за горизонт Птице, когда заметил боковым зрением некое движение. Повернулся к юрте. Отодвинув в сторону мохнатый полог, на меня смотрело чудовище. Женского пола, голое. Оно стояло в дверном проеме, пригнувшись. Оно мило мне улыбалось. У нее был единственный глаз во лбу, одна громадная, как дыня, грудь, свисающая до пупка, одно плечо. Другое словно срезано, правая рука росла прямо из грудной клетки.

— Сынок! — воскликнула она жизнерадостно и вышла из юрты в снег.

Когда она заговорила, я обратил внимание, что и зуб во рту всего один — искривленный, длинный, спереди на верхней челюсти. Я попятился.

Шла она странно — ноги не сгибались в коленных суставах, и я понял — суставов не было вовсе.

Шла она, как на ходулях, скоро передвигая негнущиеся конечности. Я продолжал пятиться, но шансов уйти от нее не было. Да и куда бы я ушел? Кругом незнакомый лес, и слой снега над бездной.

— Сынок! — Она протянула ко мне руки, и я увидел, что и на них по аналогии с ногами локтевые суставы отсутствуют…

Я так и не понял, как она оказалась в одно мгновение рядом. Но не ударила, не укусила острым вампирским зубом. Напротив, ласково взяла на руки, как младенца, и принялась, укачивая, баюкать:

— Баю-баю, бай-бай-бай, спи Андрюша, засы-пай!

Впрочем, я и был младенец — дня еще не прошло после вылупления из яйца…

Но как она сумела взять меня на руки в отсутствии суставов на конечностях? Я понял, руки ее были, словно каучуковые, гнулись в любом месте, плотно обволакивая мое тело. Имея подобную анатомию, на хрен, спрашивается, скрипучие ненадежные суставы, подверженные артриту, ревматизму и вывихам?

Одноглазая ведьма занесла меня в юрту, не переставая напевать:

— Придет серенький вол-чок и укусит за бо-чок!

Глаза сами собой стали слипаться, но я мужественно боролся со сном. А ласковая ведьма положила меня в железную люльку и принялась укачивать. Потом сунула мне что-то в рот:

— Ешь, моя радость! Ешь и спи!

Я вынул кусок изо рта, понюхал, осмотрел со всех сторон и наконец понял, что это за хрень — запекшаяся черная кровь. Чья, интересно?

Я снова засунул кусок в рот, тщательно разжевал — очень вкусно. Я заурчал от удовольствия. И ведьма была ничего себе, сексапильная… Я вдруг вспомнил — никакая она не ведьма, она — Дьяволица-Шаманка. Красивая. А то, что грудь всего одна, заводит. Пусть одна, зато какая! О-го-го!

Мне надоела бессмысленная борьба со сном.

Я закрыл глаза.

Я уснул.

ГЛАВА 10 Собачья смерть

Я проснулся.

Услышал, как кто-то негромко мычит неподалеку без слов на мотив «Зеленой крокодилы». Преследует меня эта мелодия последние дни.

Открыл глаза и увидел Гришу Сергеева возле рукомойника. Глядя в зеркальце, пристроенное на полке для мыла, он брился опасной бритвой. Ловко, уверенно. Попеременно надувал щеки, открывал рот, строил рожи, срезая мыльную пену вместе со щетиной.

Надо же, кто-то все еще пользуется стальными опасными бритвами. Я-то думал, они остались в каменном веке. Впрочем, тогда, вероятно, художники-постановщики брились кремниевыми…

Я непроизвольно провел ладонью по колючей щеке. Бриться в спартанских условиях я не собирался, даже станка с собой брать не стал.

— С добрым утром, господин ассистент! — жизнерадостно объявил Григорий. — Поднимайся. Минут через десять завтрак, а потом на съемки поедем.

В том, что утро именно доброе, уверен я был не очень. Вот вечер, да — лучше не бывает. Помирили нас с француженкой байкальский поздний вечер, ущербная луна и снегопад над голой степью. А ночь — так себе, чушь какая-то снилась кошмарно-сказочная.

Я поднялся с кровати. Ни пиротехника Пети, ни водителя из местных не наблюдалось. Пиротехник, поди, похмеляться пошел, а водила спал в корейском микроавтобусе. Когда я ночью вернулся, его кровать была аккуратно застелена — не ложился бурят.

— Ты в чем лицо вымазал? — спросил Григорий.

— В чем?

— Откуда я знаю? — Он протянул мне зеркальце. — Посмотри.

Я взглянул. Точно. Губы и даже кончик носа перепачканы чем-то черным. Что за черт?

— Тебе еще долго? — спросил я.

Григорий не ответил, принялся с фырканьем умываться и смывать пену, интенсивно позванивая носиком рукомойника. Мне этот звук напомнил птичку с металлическим оперением, вылетевшую из моего сна.

Наконец Григорий освободил умывальник, и я смог смыть липкую черноту с лица.

В комнате запахло пронзительно и резко, напомнив мне раннее детство и деревенского дедушку из центральной полосы России. Я обернулся и понял почему. Художнику-постановщику было, вероятно, не под шестьдесят, а под сто шестьдесят лет — он освежался после бритья «Тройным» одеколоном! То-то, я заметил, комары на него не садились, когда мы как-то лет пять назад выпивали на заболоченном берегу речки Ушаковки…

Завтрак подавали вполне приличный — запеканка, булочки, еще что-то. Но есть мне не хотелось. Я был сыт настолько, что о съестном даже думать было неприятно, тем паче нюхать — меня подташнивало. Выпил черный кофе без сахара, чем и ограничился.