Assassin's Creed. Последние потомки: Участь богов

– Вы не можете бросить меня здесь вот так!

Это заставило Исайю остановиться.

– Нет, могу, – ответил он. – Так обычно поступают со сломанными предметами, от которых больше нет никакой пользы.

От его ответа Шон на мгновение потерял дар речи. В тот же момент Исайя вышел из сарая, не говоря больше ни слова, и техники медленно устремились за ним, оставляя Шона одного. И даже в этот самый момент Шон с трудом понимал, происходит ли все это на самом деле или нет, или все это лишь галлюцинации, вызванные эффектом крови, которые обычно накатывали на него волнами, сгустками. Шон осмотрел все, что окружало его на тот момент – вот его коляска, большой моток ржавой проволоки в углу, лошадиные стойла – одно пустое, в другом – небольшая куча тряпок; вилы, висящие на двух гвоздях на ближайшей деревянной подпорке, старый велосипед с нелепым большим передним колесом. Все было то же, все на тех же местах, где находилось все эти дни.

Стало быть, все происходило по-настоящему. Исайя просто бросил его здесь, прикованного к «Анимусу», с руками, вытянутыми, словно птичьи крылья. Навсегда. Этого просто не могло произойти. Исайя бы не поступил так. Шон верил ему. Минуты бежали. Всего несколько минут.

Он услышал гул винтов – снаружи два вертолета готовились к взлету. Затем воздух задрожал и винты заработали в полную силу, когда вертолеты поднялись вверх. Краем глаза Шон заметил один из них сквозь дыру в крыше. Спустя совсем немного времени он уже не мог их расслышать. Тишина сгущалась вокруг него, из углов показались тени, выползавшие оттуда, словно дым. Он дернул крепеж еще несколько раз, хотя и понимал, что самостоятельно ему не выбраться.

Он провисел так час или около того – самое долгое время, что он провел в «Анимусе» без движения. Сперва он почувствовал покалывание в локтях и плечах, затем они начали болеть. Еще через час тело начало требовать, чтобы он пошевелился, но он не мог. Он натягивал ремни, но ничто не приносило облегчения. Все, что он мог сделать, чтобы побороть клаустрофобию, заставлявшую его тело цепенеть, – это пошевелить пальцами рук. Этим он и занимался, то сжимая кулаки, то разжимая, как он делал в больнице, когда у него брали анализ крови.

Время шло и шло. Проходили часы. Часы – с тех пор, как Исайя оставил его, и по мере того, как шло время, его вера в Исайю угасала, пока он не понял, что никто за ним не вернется. Шон почувствовал, что самый страшный его кошмар стал реальностью. Он не справился. Все-таки он был бесполезен. Так он и висел – в голове пульсировало, тело кричало и дрожало, лишенное возможности делать все то, для чего вообще существует тело. Он никогда еще не подвергался таким мучениям, и понимал, что ему нужно отвлечь свой разум от мыслей об этом, иначе он взорвется или завяжется узлом, из которого будет не выбраться.

Он пытался думать о доме и родителях. Он думал о том, что может быть им известно о его местонахождении (если вообще известно), и смутно припоминал, как не единожды говорил с ними по телефону, а Исайя сидел рядом. Потом он пытался петь себе под нос, пытался кричать, выкрикивать песни. Потом он услышал крики, как будто они раздавались эхом. Он решил повторить алфавит, повторял его снова и снова. Буквы принимали значение, которое не имело ничего общего с обозначаемыми ими звуками, как будто он плел заклинание, вызывая туман, укрывший его глаза и его разум, уносящий его прочь.

Черные распухшие мертвецы-драугры возникли у его ног, почуяв магию, в то время как Шон висел на стойке ворот. Трибуны были пусты и зловещий ветер носился над полем, превращая ярды в мили. Но там, вдалеке, появилась фигура и стала приближаться, будто ее не касался ни ветер, ни мертвые воины, которые вцепились бы в его кости, если бы могли. Он прошел через их толпу и остановился возле Шона, внизу. Шон узнал его. Это был Стирбьорн.

– На странном дереве ты висишь, – сказал предок. – Почему ты не спускаешься?

– Не могу. Я привязан.

– Тогда порви путы.

– Они слишком прочные.

– Но ты ведь сильный, разве нет?

– Не такой сильный, как ты, – ответил Шон. – Никто не зовет меня Шоном Сильным.

– А могли бы, – сказал Стирбьорн. – Это дерево – ничто, если ты так велишь. Сломай оковы! Давай, разорви их!

– Не могу.

– Сломай их! Сейчас же!

Шон закрыл глаза и натянул ремни, и каждая его мышца, каждый нерв в шее, руках, спине, плечах и груди так напряглись, что готовы были лопнуть.

– Вот так! – сказал Стирбьорн.

Шон взревел, и Стирбьорн ревел вместе с ним, и ветер выл, пока Шон не услышал громкий треск и хлопки. Каркас ворот начал искривляться и сгибаться.