Assassin's Creed. Отверженный

Его рот раскрылся в немом крике, в котором слились боль и шок. Рука Реджинальда еще удерживала Дженни, но хватка быстро слабела. Дженни выскользнула, оставив его в пригвожденном состоянии. Реджинальд смотрел то на меня, то на свою грудь, откуда торчало острие моего меча. Его лицо исказила гримаса боли. Зубы стали красными от крови. Поскольку лезвие было наклонено вниз, Реджинальд стал постепенно сползать с меча и вскоре оказался на полу рядом с последним караульным. Обеими руками он пытался зажать рану на груди, но кровь из раны уже залила пол, образовав лужицу.

Реджинальду удалось чуть повернуть голову и взглянуть на меня.

– Хэйтем, я старался делать то, что было правильным, – сдвинув брови, прохрипел он. – Ты ведь в состоянии это понять?

Я смотрел на него и горевал, но не по нему, а по детству, которого он меня лишил.

– Нет, – ответил я, наблюдая, как свет жизни уходит из его глаз.

Я надеялся, что мое бесстрастие он унесет с собой туда, где вскоре окажется.

– Мерзавец! – выкрикнула Дженни.

Она встала на четвереньки. Как и поза, ее речь больше напоминала звериное рычание.

– Радуйся, что я не оттяпала твои яйца!

Вряд ли он ее слышал. Этим словам суждено было остаться в нашем бренном мире, который Реджинальд Берч уже покинул. Он был мертв.

5

Из коридора донесся какой-то шум. Я перешагнул через тело Реджинальда и рванул дверь, готовясь встретить караульных, которым до поры до времени удавалось затаиться. Но я ошибся. Вместо них я увидел Монику и Лусио, шедших по коридору с узлами в руках. Холден вел их к лестнице. Вид у матери и сына был изможденный – сказались месяцы, проведенные в замке, где с ними явно обращались не как с гостями. Увидев тела убитых караульных, валявшиеся на лестнице и в передней, Моника сдавленно вскрикнула и зажала рот.

– Прошу прощения, – сказал я.

Я не сразу сообразил, что извиняюсь перед матерью и сыном. За что? За то, что ошеломил их своим появлением? За мертвые тела? За то, что долгих четыре года они пробыли узниками Реджинальда?

Лусио наградил меня взглядом, исполненным нескрываемой ненависти, затем отвернулся.

– Вам незачем извиняться, сэр, – ответила Моника на ломаном английском. – Спасибо вам, что мы наконец-то свободны.

– Если вы согласны подождать до утра, мы уедем все вместе. Холден, ты не возражаешь?

– Ничуть, сэр.

– Думаю, мы не станем дожидаться утра, – сказала Моника. – Соберем все необходимое и отправимся домой.

– И все же я прошу вас подождать, – сказал я, слыша, как устало звучит мой голос. – Несколько часов не сделают погоды. Утром мы уедем все вместе. По крайней мере, так будет безопаснее для вас.

– Нет, сэр.

Мать и сын поспешили к лестнице. Там Моника обернулась и сказала:

– Думаю, вы и так достаточно нам помогли. Мы знаем, где здесь конюшня. Если нам будет позволено взять съестные припасы с кухни, а затем выбрать себе лошадей…

– Разумеется. Можете брать все, что сочтете нужным. Но скажите… вам будет чем защищаться, если вы вдруг наткнетесь на бандитов?

Я подошел к итальянцам. Рядом с одним из убитых караульных валялся меч. Я поднял его и протянул Лусио.

– Возьми, Лусио, – сказал я. – Он понадобится тебе для охраны матери и самозащиты по пути домой.

Лусио схватил меч и посмотрел на меня. Мне показалось, что его взгляд потеплел.

А потом он вдруг вонзил меч прямо мне в сердце.

27 января 1758 г

Смерть… Я достаточно ее повидал и наверняка еще повидаю.

Много лет назад, когда в Шварцвальде я убивал посредника, то по ошибке ускорил его смерть неточным ударом в почку. Когда Лусио ударил меня мечом, который я вручил ему для защиты, он лишь по чистой случайности не задел ни одного жизненно важного органа. Его руку направлял не точный расчет, а яростная ненависть. То же самое было и с выпадом Дженни, выпустившей наружу многолетний гнев и мечты о возмездии. Поскольку я и сам всю жизнь только и занимался тем, что мстил, я не могу винить Лусио в его поступке. Однако он меня не убил, иначе я бы сейчас не водил пером по бумаге.

И тем не менее рана, нанесенная им, оказалась серьезной. Она вынудила меня до конца года проваляться в постели в бывшем логове Реджинальда. Я балансировал на грани жизни и смерти. Равным образом и сознание то возвращалось ко мне, то снова покидало. Рана воспалилась, отчего несколько недель я провел в лихорадке. Я был очень слаб, но во мне продолжал мерцать огонек духа, не желавший гаснуть.

Мы с Холденом поменялись ролями. Теперь уже он ухаживал за мной. Всякий раз, когда я приходил в сознание, обнаруживая себя среди измятых, насквозь промокших от пота простыней, Джим был рядом. Он оправлял постель, накладывал на мой пылающий лоб тряпки, смоченные холодной водой, и шептал слова утешения:

– Все хорошо, сэр. Все хорошо. Отдыхайте. Самое худшее уже позади.

Позади ли? Действительно ли я уже миновал самое худшее и опасное?

Однажды (я потерял счет времени и не знал, сколько дней провалялся в лихорадке), когда сознание в очередной раз прояснилось, я схватился за руку Холдена, кое-как сел на постели и, пристально глядя ему в глаза, спросил:

– Лусио… Моника. Что с ними?