Assassin's Creed. Кредо убийцы

София никак не могла поверить: неужели отец ее не понимает? Или он просто в очередной раз сбрасывает ее со счетов?

«Какой же глупой я была! – подумала София. – И какой слепой!»

– Ты лгал мне, – сказала она. И это были не раздраженные упреки подростка, протестующего против родительского контроля. Просто констатация факта.

Он лгал не только о том, как будут использованы результаты ее многолетних научных исследований. Он внушил ей ложь о том, кто такие тамплиеры и кто такие ассасины.

Алан Риккин посмотрел на нее, и на мгновение его лицо смягчилось, а голос прозвучал добрее, чем когда-либо раньше, но слова ранили больнее клинков ассасина.

– Я всегда знал: ты в первую очередь ученый и только потом тамплиер.

И в этом было все его отношение к ней после смерти ее матери и его жены.

София посмотрела на него глазами, полными тоски и страдания.

– Ты проделала блестящую работу, она произвела на нас сильное впечатление, – сказал Алан Риккин. – Ее результаты подтвердили наше предположение, что людей от насилия не излечить.

Так вот в чем дело.

– Стало быть, – голос Софии прозвучал холодно и твердо, – ты все продумал заранее.

– Не совсем. Моя речь… ей не хватает элегантной концовки.

Какое-то мгновение София просто смотрела на отца, опасаясь, что он скажет нечто вроде того, что надо уничтожить не только ассасинов, но и свободу воли как таковую.

И вдруг она поняла. Алан Риккин хочет, чтобы она была с ним.

Не просто как полезный сотрудник, он и так использовал все ее таланты в своих интересах. И не как редактор, облекающий его мысли в изящные формулировки.

Это был вопрос отцов и детей. Алан Риккин хотел, чтобы дочурка была на его стороне. Как верный союзник и преданный соратник.

Она вспомнила их разговор несколькими днями раньше и его вопрос: «Не кажется ли тебе, что я выгляжу старым?» Никто не живет вечно, даже великий магистр ордена тамплиеров. И он хотел, чтобы его единственный ребенок с искренней верой и самоотверженностью продолжил дело отца.

Он никогда открыто не выражал отцовских чувств, и все проблески любви и теплоты исчезли со смертью ее матери.

Сдержанность и холодность – так он выражал свое уважение. Так он выражал свою любовь.

Но сегодня вечером он показал ей нечто большее. Он демонстрировал ей это постоянно, раз за разом, снова и снова. И только одобрение им геноцида помогло ей понять, насколько глубоко Алан Риккин бесчеловечен и жесток. И сейчас он предлагал ей то, что мог предложить, и она видела слабую надежду на его настороженном лице.

Но этого было слишком мало, и было слишком поздно.

Рыцарь без страха и упрека помог ей прозреть. София посмотрела отцу в глаза и процитировала:

– «Я смерть, разрушитель миров»[17].

У Алана Риккина нервно дернулась щека. Но и только.

– Не уверена, что смогу продолжать эту работу.

Из-за закрытых дверей долетел голос и оборвал то немногое, что еще удерживало их непрочную душевную связь.

– И с великим удовольствием я представляю вам архитектора будущего, которое открывается перед нашим древним орденом. Встречайте – великий магистр ордена тамплиеров, исполнительный директор «Абстерго индастриз» и фонда «Абстерго» доктор Алан Риккин!

Двери распахнулись, и поток света хлынул в полумрак коридора. Не удостоив ее взглядом, Алан Риккин развернулся и вошел в зал с таким видом, будто там, за дверями, пока он ждал приглашения, ничего не произошло, абсолютно ничего.

Глава 26

Зал взорвался громом аплодисментов и криками – более двух тысяч тамплиеров приветствовали Алана Риккина. Прожекторы освещали его на всем пути к подиуму, словно он был рок-звездой. «Вероятно, так оно и есть», – подумала София.

Приятный голос отца полетел в затихший зал, готовый ему внимать.

– В течение многих столетий, – начал Риккин, – мы вели войну с врагом, который считал, что интересы отдельного индивида превыше мира и покоя всего человечества. И вот пришло наше время – мы обнаружили и завладели потерянным в веках Артефактом и можем раз и навсегда покончить с ассасинами.

Снова бурная овация. И восторженные крики. София чувствовала себя как никогда несчастной и подавленной, она вдруг поняла, что презрительное отношение отца к окружающим не было исключением в среде тамплиеров. Оно было общим правилом.

– У нас в руках генетическая путеводная нить к человеческим инстинктам…

София прищурилась от яркого света, почувствовав приступ тошноты. Свет был слишком яркий, слишком белый. Он словно обнажал ее, делал чрезвычайно уязвимой. Словно раненому животному, ей хотелось спрятаться в темноте, тишине и одиночестве, чтобы зализать раны и со временем поправиться, если это вообще возможно.

– Любой порыв к независимости, противодействию или сопротивлению отныне будет подавлен. Любое инакомыслие, способное помешать нам на пути прогресса, будет вырвано с корнем, – продолжал Алан Риккин.

София вышла и направилась к парадному входу, за спиной стук ее каблуков постепенно заглушал монотонный голос отца. Впереди, у витражного окна, она заметила чью-то фигуру. Вероятно, один из опоздавших тамплиеров в традиционной мантии.