Аспазия

— Я должен сказать, — проговорил он, что слова этой женщины просветили нас. Никто не смог бы лучше выразить того, что лежит у нас всех на сердце. Я полагаю, что мы должны постараться сохранить наши Афины столь же способными к войне и могущественными, как сейчас, но ты права, прекрасная чужестранка, мы не можем долее колебаться, необходимо сделать то, чему пришло время. Ты вполне справедливо говоришь, что мы имеем людей, каких может быть никогда более не будет. Ты должен быть благодарен этой красавице, Фидий, она уничтожила все мои колебания. Уже немало сделано для украшения наших Афин: перестроена заново гавань, средняя стена почти окончена; строится гимназиум… Воздвигнув роскошный храм и прекрасные статуи, мы увенчаем дело обновления, начатое в Пирее.

Эти слова Перикла были встречены всеобщим одобрением.

— Но вернемся к спору Алкаменеса и Агоракрита, — продолжал Перикл, — какой из двух Афродит отдаст преимущество прекрасная чужестранка?

— Эту статую, — сказала милезианка, бросив взгляд на создание Агоракрита, — я приняла бы скорей за какую-нибудь суровую богиню, например, за Немезиду…

— Немезиду, — повторил Перикл, — действительно, сравнение очень удачно. Немезида — суровая, гордая богиня, которая всегда мстит за оскорбления, и в этом произведении Агоракрита, мне кажется, много свойственных ей черт. Красота этой богини — ужасная и угрожающая. Если афиняне желают поставить у себя в саду изображение Афродиты, то мы также можем с позволения Агоракрита поместить эту статую Немезиды в храме богини в Рамносе. Думаю, ваятелю будет легко прибавить к своему произведению соответствующие символы.

— Я сделаю это, — мрачно проговорил Агоракрит, — моя Киприда станет Немезидой…

— Кому же, прекрасная незнакомка, — сказал Перикл, — кому же отдашь ты лавровую ветвь, а кому розу?

— И то и другое — тебе, — отвечала милезианка. — Из них, никто не стал ни победителем, ни побежденным. Мне кажется, что все венки должны быть присуждены человеку, открывшему путь к приобретению благороднейшей награды.

Говоря это, она подала лавровую ветвь и розу Периклу. Взгляды их встретились.

— Я разделю лавровую ветвь между обоими юношами, — сказал Перикл, — а прекрасную розу сохраню для себя.

Он разломил ветку лавра на две части и вручил скульпторам, затем сказал:

— Я надеюсь, что здесь не осталось недовольных? Только Задумчивый стоит в каком-то беспокойстве и с серьезным видом глядит перед собою: скажи нам, чем ты озабочен, друг мудрости?

— Прекрасная милезианка, — ответил юноша, — доказала нам, что прекрасное может доставить народу преимущество перед всеми другими, но я хотел бы знать, также ли легко достигнуть этого благодаря добру и внутреннему совершенству?..

— Я думаю, — сказала милезианка, — что добро и прекрасное одно и тоже.

Вскоре гости Фидия начали расходиться. Прощаясь с милезианкой, Перикл спросил как ее зовут.

— Аспазия, — ответила она.

— Аспазия, — повторил Перикл. — Какое имя. Оно тает как поцелуй на губах.

Глава II

Перикл не мог заснуть после визита к Фидию. Его тревожила мысль о делосском сокровище, которое должно стать основанием для нового могущества и счастья Афин. Если же он на минуту забывался сном, то видел перед собою очаровательный образ милезианки и блеск ее прекрасных глаз проникал в его душу. Многое из того, что он обдумывал уже давно, в эту ночь было окончательно решено.

И теперь после бессонной ночи, направляясь на холм Пникса — место собраний афинского народа, — вместе с Анаксагором, Перикл был заметно возбужден.

— Я должен говорить сегодня с народом о важных вещах и я боюсь, что не смогу убедить афинян, — говорил он.

— Ты опытный стратег, — постарался успокоить друга философ. — Ты великий оратор, которого называют олимпийцем — так как гром твоих речей имеет что-то божественное, как гром Зевса — и ты боишься?!

— Да, боюсь, — кивнул головой Перикл, — Фидий склоняет меня взяться за грандиознейший план. Афины должны украситься произведениями, которые прославятся на всю Элладу.

— Разве афинский народ не любит искусства? — удивленно спросил Анаксагор.

— Я боюсь недоверия, — проговорил Перикл, — которое сеют мои тайные и открытые противники — олигархия не совсем подавлена… — Ты знаешь, что у нас немало врагов всего светлого и прекрасного, ты испытал это на себе, когда выступаешь на Агоре, чтобы проповедывать афинянам чистые истины. Но надеюсь, что за сегодняшний мой план будет большинство, ибо у нас много бедных граждан, живущих трудами рук своих, которые завтра будут голодать, если сегодня не получат работы — будет вполне справедливо, если они возьмут свою часть из богатства Афин. Народ должен наслаждаться плодами своей победы, он должен быть свободен и счастлив.

Друзья шли по улице, которая вела мимо театра Диониса, к подножию Акрополя, затем повернули на дорогу, огибавшую западный склон Акрополя и ведшую на Агору.