Асмодей нашего времени

– Да что они меня сегодня пытаютъ! подумалъ Софьинъ. Признаться, Онисимъ Сергеевичъ, сказалъ онъ, я не могу отдать вамъ отчета въ этомъ. Впрочемъ, можете сами вообразить, о чемъ можетъ говорить пожилой, почти сѣдоголовый мужчина съ молоденькой дѣвочкой.

– Эге! Вотъ ужь этого не говорите! Неравно подслушаетъ Маша, дастъ она вамъ дѣвочку! Ну, а боль ваша прошла?

– Да, какъ будто полегче, проговорилъ Софьинъ сквозь зубы.

– А на ночь, говорю вами, выпейте березовки; какъ рукой сниметъ.

– Онисимъ Сергеевичъ! послышался изъ кабинета голосъ Пустовцева.

– Сейчасъ, сейчасъ! крикнулъ Небѣда. Смотритежь, не уходите; сиракузскаго выпьемъ.

Выпили и сиракузскаго, поужинали артистически и обременили карманы своя билетами на будущій концертъ длинноволосаго артиста.

Конецъ музыкальному вечеру Онисима Сергеевича.

Долго еще свѣтился огонекъ въ одинокой квартирѣ Софьина. Наклонивъ голову, сидѣлъ онъ у письменнаго стола, выводя перомъ какія-то каракули; по лицу его пробѣгала то досада, то какая-то насмѣшливая улыбка, то наконецъ хмурилось оно отъ серьезной думы…

Глава шестая

– Что это, Ѳедоръ Степанычъ, не видать ни одного изъ вашихъ пріятелей? говорилъ господинъ, съ владиміромъ въ петлицѣ, покупая апельсины у смазливой торговки.

– А кого угодно вамъ видѣть? спросилъ Племянничковъ, вѣжливо кланяясь ихъ милости.

– Бѣликовъ, напримѣръ?

– Давно въ деревнѣ. Онъ получилъ извѣстіе о смерти отца и уѣхалъ устроиться по хозяйству.

– Такъ, а Софьинъ? Вотъ ужь никакъ полгода, какъ онъ сгинулъ да пропалъ.

– Полгода не полгода, а мѣсяцевъ пять будетъ.

– Чтожь это онъ?

– Такъ, ничего; сидитъ себѣ да посиживаетъ.

– Да ужь ни пустился ли онъ въ сочинительство?

– Нѣтъ, такого грѣха я за нимъ не примѣтилъ.

– То-то, глядите! Съ тоски вѣдь пожалуй отважишься и Богъ знаетъ на какія глупости. Поклонитесь однакожь ему отъ меня, когда прилучится увидѣть.

Софьинъ дѣйствительно опять заперся дома, какъ сурокъ въ своей норѣ. Онъ упорно отказывался отъ всѣхъ приглашеніи, и кончилъ тѣмъ, что его никуда не стали приглашать. Все свободное отъ службы время онъ проводилъ за чтеніемъ разныхъ разностей. Только Племянничковъ, имѣвшій невозбранный доступъ къ Софьину, нарушалъ его уединеніе, являясь въ иную пору гостемъ хуже лихаго татарина.

Въ одно утро, когда Софьинъ сидѣлъ, погруженный въ разсчеты по акціямъ на желѣзную дорогу, въ прихожей послышался громкій хохотъ Племянничкова. Владиміръ Петровичъ съ неудовольствіемъ приподнялъ голову и увидѣлъ повѣсу, торжественно входившаго съ исписаннымъ клочкомъ бумаги.

– Ахъ, дяденька, вскричалъ Племянничковъ, помирая со смѣху. Что это за сокровище вашъ Никита!

– Что тамъ такое?

– Литераторъ, бестія! Руссо въ своей Элоизой можетъ спрятаться подъ лавку; ей богу, правда!

– Да что такое?

– Изволите видѣть: вхожу я въ прихожую, – ни души; гляжу, на столѣ вотъ это рукописаніе. Mon Dieu! Воззваніе съ вопросительнымъ знакомъ обратило мое вниманіе, я пробѣжалъ строчку… но позвольте, я прочитаю вамъ все.

– Вѣрно, ужь вздоръ какой нибудь.

– А вотъ увидите! говорилъ Племянничковъ, пробѣгая глазами исписанный клочокъ для того, чтобъ ужь послѣ не останавливаться при чтеніи.

– И охота вамъ таскаться по переднимъ за такою дрянью!

– Помилуйте, дяденька, да безъ этого чтожь бы такое была теперь наша литература и особенно беллетристика? Гдѣ же и натура-то, если не въ переднихъ и не на заднихъ дворахъ?

– Ого!

– А такъ-съ. Но – вниманіе! провозгласилъ Племянничковъ, поднявъ руку.

Онъ началъ читать.

...

«Милай друкъ мой Киця?»

– Кто?

– Киця. Ну, Кики, Катишь, Катерина; да не перебивайте, пожалуста!

...