— Желаю удачи, господин виконт, желаю удачи!.. Вы готовы, маэстро Клеман? Мы обратились в слух.
— Стихи, посвященные д'Этамп! — возгласил поэт. Послышался одобрительный шепот, и поэт стал жеманно декламировать десятистишие:
Госпожа д'Этамп захлопала в ладоши, расточая поэту улыбки, а следом за ней все тоже стали хлопать в ладоши и расточать ему улыбки.
— Однако ж, — произнесла герцогиня, — я вижу, что вместе с Тампе Юпитер перенес во Францию и Пиндара.90
С этими словами герцогиня поднялась; поднялись и все остальные. Женщина эта имела основание почитать себя подлинной королевой, поэтому она величественным жестом дала понять присутствующим, что аудиенция окончена, и придворные, уходя, отвешивали ей глубокий поклон, как королеве.
— Останьтесь, Асканио, — шепнула она.
Асканио повиновался.
Но, когда все ушли, не презрительная и надменная владычица, а покорная и любящая женщина предстала перед молодым человеком.
Асканио, рожденный в безвестности, воспитанный вдали от света, чуть ли не в монастырском уединении мастерской, редкий гость дворцов, где он бывал лишь со своим учителем, был ошеломлен, смущен, ослеплен всем этим блеском, всем этим оживлением и всеми этими разговорами. Голова у него пошла кругом, когда он услышал, что госпожа д'Этамп говорит просто и как будто шутя о столь важных планах на будущее и непринужденно играет судьбами королей и благом королевств. Только что у него на глазах эта женщина, как само провидение, ввергала одних в горе, других одаривала радостью, одною и той же рукой потрясала оковами и срывала короны. И эта женщина, обладавшая высшей земной властью, с такой надменностью обращавшаяся с сановными льстецами, смотрит на него не только нежным взглядом любящей женщины, но и с умоляющим видом преданной рабыни! И Асканио из простого зрителя внезапно превратился в главное действующее лицо.
Впрочем, герцогиня, опытная кокетка, все рассчитала и умело подготовила, чтобы произвести впечатление. Асканио почувствовал, как эта женщина, помимо его воли, берет власть если не над его сердцем, то над разумом; но он был еще таким ребенком, что, желая скрыть свое душевное смятение, вооружился холодностью и суровостью. И, быть может, ему почудилось, что между ним и герцогиней промелькнула тень его чистой Коломбы и он увидел ее белое платьице, ее одухотворенное чело…
Глава семнадцатая
Любовь — страсть
— Сударыня, — сказал Асканио герцогине д'Этамп, — помните, вы заказывали мне лилию. Вы велели принести набросок тотчас же, как я сделаю его. Я окончил рисунок сегодня утром — вот он.
— У нас еще будет время, Асканио, — отвечала герцогиня вкрадчиво, с обольстительной улыбкой. — Садитесь же! Ну, мой милый больной, как ваша рана?
— Рана зажила, сударыня, — проговорил Асканио.
— Зажило плечо… Ну, а тут? — спросила герцогиня, приложив руку к сердцу юноши грациозным и ласковым движением.
— Умоляю вас, сударыня, забудьте все мои бредни! Я так зол на себя, что докучал вашей милости.
— Ах, боже мой! Почему такой принужденный вид? Нахмуренный лоб? Почему так суров голос? Вам наскучили все эти людишки, не правда ли, Асканио? А мне-то каково? Я ненавижу их, они мне гадки, но я их боюсь. О, как мне хотелось поскорее остаться наедине с вами! Вы заметили, как я ловко от них отделалась?
— Вы правы, сударыня. Мне, бедному художнику, было не по себе среди всей этой знати. Ведь я пришел просто показать вам лилию.
— Ах, боже мой! Покажете немного погодя, Асканио, — продолжала герцогиня, покачав головкой. — Как вы холодны, как угрюмы, а ведь я вам друг! В прошлый раз вы были так оживленны, так милы! Что вызвало эту перемену, Асканио? Без сомнения, слова вашего учителя, который терпеть меня не может. Как вы могли выслушивать его нападки на меня, Асканио! Ну, будьте же откровенны: вы говорили с ним обо мне, не правда ли? И он вам сказал, что доверяться мне опасно, что в дружбе моей таится западня. Уж не сказал ли он вам, что я вас презираю? Отвечайте же!
— Он мне сказал, что вы в меня влюблены, сударыня, — ответил Асканио, пристально глядя на герцогиню.