Асканио

– В литейную! Живо, живо! – продолжал Бенвенуто, едва обратив внимание на Жака. – Все зависит от качества отливки. Да поможет нам милосердный бог! Ах, друзья мои! – продолжал он отрывисто, обращаясь то к подмастерьям, то к Жаку Обри. – Ах, Жак! Если бы ты знал, что тут без меня случилось! Они ловко воспользовались моим отсутствием!

– Да что с вами, маэстро? – спросил Жак Обри, не на шутку встревоженный необычайным возбуждением Челлини и угнетенным видом подмастерьев.

– Прежде всего, ребятки, тащите сюда побольше еловых дров, да самых что ни на есть сухих – знаете, тех, что я заготовил полгода назад… А случилось то, любезный Жак, что мой лучший ученик Асканио, без которого я как без рук, сидит в Шатле. Коломба, эта прелестная девушка, дочь прево, которую любит Асканио, похищена из статуи Марса, где я ее прятал, и находится в руках своего злейшего врага – госпожи д'Этамп. Но ничего, мы их спасем!.. Эй, эй! Куда ты, Герман? Дрова не в подвале, а во дворе.

– Асканио арестован! – вскричал Жак Обри. – Коломбу похитили!

– Да. Какой-то гнусный шпион выследил несчастных детей и выдал герцогине тайну, которую я скрывал даже от вас, милый Жак. Но погодите, дайте мне только сыскать этого мерзавца!.. Живей, живей, ребятки!.. И это еще не все. Представь себе, король не желает меня видеть, а ведь он всегда называл меня своим другом! Вот и верь после этого в человеческую дружбу! Хотя, по правде говоря, короли не люди, а всего-навсего короли. Все мои старания проникнуть в Лувр оказались тщетными: меня не допустили до его величества; я не мог сказать ему ни одного слова. Так пусть же все скажет моя статуя!.. Готовьте скорей форму, друзья, не будем терять ни минуты!.. Подумать только, эта ужасная женщина, быть может, оскорбляет сейчас несчастную Коломбу! Подлец прево потешается надо мной! А тюремщики пытают Асканио! Эти кошмарные видения, Жак, весь день не дают мне покоя! Я отдал бы десять лет жизни, лишь бы кто-нибудь пробрался к Асканио и узнал у него тайну, которая даст нам власть над высокомерной герцогиней! Понимаешь, Жак, Асканио знает какую-то важную тайну, и она связана с герцогиней. Но благородный юноша не захотел открыть ее даже мне. И все же я добьюсь своего! Не бойся, Стефана, я буду защищать твое дитя до последней капли крови и спасу его! Да, спасу! Ах, только бы попался мне этот мерзавец, который предал нас! Я задушил бы его собственными руками! Хоть бы дня три еще прожить! Мне все кажется, что огонь, сжигающий мою душу, готовится пожрать и тело. Неужели я умру, так и не закончив Юпитера?.. Живей, живей, ребятки! За работу!

При первых же словах Бенвенуто Жак Обри страшно побледнел, заподозрив, что он-то и является причиной всех бед. А по мере того как Челлини говорил, Жак все более убеждался в справедливости своего предположения. И вдруг, видно приняв какое-то решение, он незаметно исчез. Между тем Челлини, дрожа от лихорадки, ринулся в литейную мастерскую. Ученики бросились вслед за ним.

– Живо, живо за работу, ребятки! – кричал он как безумный.

Глава 12. О том, как трудно честному человеку попасть в тюрьму

Бедняга Жак Обри вышел из Нельского замка в полном отчаянии: не оставалось сомнения, что он сам, хоть и невольно, выдал тайну Асканио. Но кто, в свою очередь, выдал его? Ведь не тот же благородный вельможа, имени которого Жак не знал! Разумеется, нет. Ведь он настоящий дворянин! Легче уж заподозрить плута Анри, а может статься, это Робен или Шарло, а возможно, и Гильом. По правде говоря, бедняга Обри терялся в догадках. Дело в том, что болтливый школяр поведал о своем открытии десятку ближайших друзей, и теперь среди них не так-то легко было найти предателя. Да и что проку искать его! Ведь главным, подлинным, единственным предателем был он сам – Жак Обри! Да-да! Он и есть тот подлый шпион, которого жаждал задушить собственными руками Бенвенуто Челлини. Вместо того чтобы схоронить в глубине души случайно обнаруженную тайну друга, он разболтал ее и из-за своего проклятого языка стал причиной страданий Асканио, которого любил, как брата. С досады Жак рвал на себе волосы, бил себя в грудь, осыпал себя отборной бранью и все-таки не находил слов, чтобы заклеймить по достоинству свой отвратительный поступок.