Асканио

Король постарался сделать свой дар достойным прекрасной герцогини. Он повелел разукрасить старинный дворец в новейшем вкусе. По мрачному и строгому фасаду здания, словно по мановению волшебной палочки, – а так бывает, когда осуществляются замыслы, подсказанные любовью, – распустились прелестные цветы эпохи Возрождения. И наконец, судя по тому, какое король проявил рвение, стараясь украсить дворец, можно было догадаться, что он сам намеревается проводить там не меньше времени, чем герцогиня д'Этамп. Покои были обставлены поистине с королевской роскошью, и весь дворец убран так, будто предназначался для подлинной королевы, и, конечно, даже много лучше, чем дворец превосходной, высоконравственной женщины, сестры Карла V и законной супруги Франциска I – Элеоноры, с которой весьма мало считались в свете и даже при дворе.

Сейчас утро, и если мы бросим взгляд в покои герцогини, то увидим, что она полулежит на оттоманке, опустив очаровательную головку на свою изящную руку, другой же рукой небрежно играя своими золотисто-каштановыми локонами. Босые ножки Анны кажутся еще меньше, еще белее в открытых туфельках из черного бархата, а платье, ниспадающее небрежными, свободными складками, придает прелестнице неотразимое очарование.

Здесь и король; он стоит у окна, но не смотрит на герцогиню. Он отбивает пальцами такт по стеклу и, как видно, погружен в глубокое раздумье. Он, без сомнения, обдумывает важный вопрос, связанный с приездом Карла V во Францию.

– О чем это вы задумались, ваше величество, и к тому же повернулись ко мне спиной? – наконец спросила герцогиня с досадой.

– О стихах, посвященных вам, душа моя. Они, по-моему, вполне закончены, – отвечал Франциск I.

– О, умоляю, прочтите их поскорее, мой прекрасный коронованный поэт!

– Охотно, – отвечал король с самоуверенностью державного стихоплета. – Слушайте же:

Чуть зарождался день, и в эту пору
Я, стоя здесь, увидел за окном
Навстречу мне летевшую Аврору,
Путь Фебу означавшую перстом.
Но не денницы ослеплен лучом
Я был в тот миг, а локонов каскадом,
Улыбкой нежной и лучистым взглядом.
И крикнул я богам: – Луны бледней
Вы кажетесь с моей любимой рядом!
Померкли вы, соперничая с ней![81]

– Ах, какие дивные стихи! – воскликнула герцогиня, хлопая в ладоши. – Любуйтесь Авророй сколько вам угодно, теперь я не буду ревновать, ибо по ее милости у меня такие чудесные стихи. Прочтите же еще раз, исполните мою просьбу!

Франциск I прочел еще раз стихи, посвященные фаворитке, чтобы доставить удовольствие и ей, и себе, но Анна не вымолвила больше ни слова.

– Что с вами, душа моя? – спросил Франциск I, который ждал, что его снова похвалят.

– А то, сир, что я нынче повторяю еще с большей уверенностью, чем говорила вчера: поэту менее простительно, чем королю-рыцарю, терпеть оскорбление его дамы – не просто возлюбленной, но и его музы.

– Вы опять за старое, злючка! – подхватил король, раздраженно передернув плечами. – Ну какое же это оскорбление, бог ты мой! Как же вы злопамятны, о царственная моя нимфа, раз обиды заставляют вас забыть о моих стихах!

– Сир, ненависть моя так же сильна, как и любовь.

– И все же я очень прошу вас не сердиться на Бенвенуто, на чудака, который не ведает, что говорит, который говорит так же безрассудно, как и дерется, который и не помышлял, ручаюсь вам, оскорблять вас. К тому же вы ведь знаете, что милосердие – достояние богов, милая моя богиня. Простите же безумца из любви ко мне!

– Безумца ли? – возразила вполголоса Анна.

– Да, величайшего безумца, и это истинная правда, – подтвердил Франциск I. – Я его видел вчера, и он обещал мне создать чудесные вещи. Ведь нет равного ему мастера в этой области искусства! Он прославит меня в грядущих веках, как Андреа дель Сарто, Тициан и Леонардо да Винчи. Вы же знаете, я без ума от художника, дорогая герцогиня! Будьте же благосклонны и снисходительны к нему, заклинаю вас! Право, мне нравятся и ничуть не сердят внезапный дождь со снегом в апреле, капризы женщины, причуды художника. Да простит же тому, кто мне мил, та, в которую я влюблен!

– Я – ваша рабыня, и я послушна вашей воле, сир.