Артур Конан Дойл

Среди тех немногих, кто сумел правильно оценить противника, были, как показывает их частная переписка, лорд Уолсли и Конан Дойл, который, хотя бы благодаря уважительному отношению к истории, знал о кальвинистской отваге буров и об их искусстве ведения боя среди холмов.

«Я бы желал, чтобы такие молодцы были с нами, а не против нас, — писал он Иннесу. — Дело дрянь. Однако, — вырывается у него горячее восклицание, — они из самой несговорчивой породы, с какой приходится иметь дело. Похоже, что на них вообще можно воздействовать только силой, и то с трудом».

В середине сентября, в холодный, дождем пронизанный день, он провожал Лотти, отплывающую на пароходе «Египет» в Индию. Едва лишь лайнер вышел в Темзу, Лотти помчалась к себе в каюту писать ему письмо.

«Душа моя слишком переполнена, чтобы говорить много, но я столько перечувствовала! Мне так не хочется покидать тебя, и я уже предвкушаю весну, когда вернусь. Но все же до той поры постараюсь приятно провести время, потому что знаю, что ты этого хочешь. Не стоит и пытаться отблагодарить тебя за все, потому что это просто невозможно».

«Вздор!» — проворчал братец, но письмо бережно сохранил. Когда разразилась война, Конан Дойл уже начал свое турне, состоящее из 14 чтений. В ноябре, по окончании турне, пришла телеграмма от американского агента о том, что публика хорошо приняла гиллеттовского «Шерлока Холмса» в Буффало. А затем телеграмма о нью-йоркском спектакле:

БЛЕСТЯЩИЙ УСПЕХ ПРЕССЫ И ПУБЛИКИ НЬЮ-ЙОРКЕ ВЧЕРА.

ГЕРАЛЬД НАЗВАЛ ЭТО ДРАМАТИЧЕСКИМ ТРИУМФОМ. ГИЛЛЕТТ НА ВЕРШИНЕ КАРЬЕРЫ.

Все шарманки в Лондоне наигрывали песенку «Солдаты королевы», а из Южной Африки приходили унизительные и тревожные вести. Буры наступали.

К началу ноября около 11 тысяч человек английского войска было отрезано и окружено вблизи Ледисмита. А на далекой западной окраине в осаде оказались Кимберли и Мафекинг. Но худшее было еще впереди.

Погодите, было в Англии у всех на устах, вот придет сэр Редверс Буллер! Уж он покажет! Его военные транспорты приближались к Кейптауну. Это был месяц бедственных действий: буры, разбившись на боевые соединения, называемые коммандо, готовили вторжение в Капскую колонию. Прибывший наконец армейский корпус предотвратил вторжение, но лорд Метьюэн, поспешивший, чтобы освободить Кимберли, завяз у реки Моддер. И вот между 7 и 17 декабря настала для Англии «черная неделя».

Лорд Метьюэн в ночной атаке при Магерсфонтейн повел бригаду шотландцев прямо на траншеи Кронье, не подозревая, сколь близко они расположены. При Стормберге генерал Гатакр, сбитый с толку проводниками, на рассвете обнаружил, что находится среди стрелковых позиций, расположенных на холмах, куда его потерявшие голову бойцы никак не могут взобраться. Генерал Буллер, направлявшийся к Наталю, попытался освободить Ледисмит лобовым штурмом реки Тугел. Даже не догадываясь, что траншеи буров выкопаны сразу на берегу, а не на прибрежных склонах, и направив ирландскую бригаду Харта форсировать Тугел в месте, непригодном для переправы, Буллер буквально подставил своих людей под расстрел с невидимых позиций Бота на противоположном берегу.

«Поражения в трех битвах за одну неделю, — констатировала немецкая пресса, еще более злорадная, чем, скажем, французская, русская или австрийская, — низвели военный престиж Англии до самого низкого в XIX столетии уровня».

«Мы прочитываем 8–10 газет в день и ждем следующего выпуска», — говорил Конан Дойл, когда стали поступать первые дурные вести. Он уже давно подумывал записаться добровольцем, чем приводил матушку в бешенство.

«Как ты смеешь! — гневно восклицала она в своих письмах. — О чем ты думаешь? Ведь один только твой рост и сложение превратят тебя в отличную и верную мишень!» Достойно, ничего не скажешь, участвовать в битве, соглашалась она, весьма характерно напомнив о Перси, Пэках, Конанах и Дойлах, но вставать на защиту дела, в корне которого лежит «это ужасное золото», было бы глупостью и преступлением.

«Ради всего святого, послушай меня. Несмотря на твой возраст, я отвечаю за тебя перед Богом. Не иди на войну, Артур! Послушайся меня! Если бы политиканам и журналистам, которые с такой легкостью ввязались в войну, предстояло самим отправиться на фронт, они были бы много осмотрительней. Они ввергли страну в войну, и, пока это в моих силах, ты не станешь их жертвой. А если ты будешь держать меня в неведении, — мрачно предостерегала она, — я приеду сама!»

Приехала ли матушка в Андершо, чтобы устроить сцену прямо на месте, — неизвестно. Но сын остался глух к ее мольбам. На битву поднималась вся страна.