Артем Гармаш

— А почему? — продолжал Кузнецов. — Потому, что они — меньшевики, эсеры — никогда ни революционерами, ни демократами не были. Только прикидывались такими, делали вид. Маскировали революционной фразой свою враждебность к народу. Солдата с винтовкой, вооруженного народа они всегда боялись. И чем дальше, тем больше. Вспомним хотя бы керенщину, осиновый кол ей в спину! Еще в июньские дни, в самый разгар подготовки наступления, разве не добивался эсер Керенский, тогдашний военный министр, восстановления смертной казни для солдат на фронте? Разве не организовывал он карательные отряды «ударников» против революционно настроенных воинских частей? Чтобы сломить сопротивление народа, чтобы в угоду своей и иностранной империалистической буржуазии превратить свободный народ в пушечное мясо, продавая его по сто целковых за голову. Ни больше, ни меньше — сто целкачей! Именно такую цену давала Антанта тогда за каждую голову нашего солдата. Дешевка, не правда ли? Но «революционных демократов», как видно, цена эта вполне устраивала. Недаром же они на каждом перекрестке так и горланили о войне до победного конца. Не вышло! Не поддался народ. Он пошел своею дорогой, углубляя революцию, создавая Советскую власть. А Керенского и иже с ним как ветром сдуло на мусорную свалку истории! Но есть еще, не перевелись на нашей земле люди, прикрывающиеся знаменем революционной демократии. Эти люди из шкуры лезут вон, чтобы повернуть колесо истории назад, чтобы затормозить социалистическую революцию. На Украине это черное, контрреволюционное дело творят сейчас эсдеки Винниченко, Петлюра, эсер Грушевский, вся Центральная рада в целом. Чтобы удержаться у власти и не за страх, а за совесть отстаивать и дальше интересы «своих» фабрикантов и помещиков, они на все готовы. Готовы кому угодно и как угодно — оптом, в розницу — продать свой народ, продать Украину. Пусть станет она хоть колонией, не важно чьей — французской, английской, американской, а может, и немецкой, — лишь бы не Советская республика. Лишь бы не стали у власти рабочие и крестьяне. Именно в этом свете нужно рассматривать все события последних дней на Украине…

Он стал говорить о локаутах на заводах, о карательных экспедициях гайдамаков по селам, о разоружении революционных воинских частей в Киеве, Екатеринославе, в Славгороде.

— Товарищи, как представитель саперного батальона, разоруженного гайдамаками и вывезенного под конвоем из города, и как депутат местного Совета солдатских депутатов, я заявляю самый решительный протест против этих контрреволюционных действий гайдамаков. Я требую от Совета солдатских депутатов и Совета рабочих депутатов принять решение и добиваться всеми средствами возвращения батальона в Славгород и возвращения батальону его оружия.

— Ну, это дело безнадежное! — сказал Гудзий самодовольно.

— Требование вполне законное! — послышались голоса из зала.

— Пусть он лучше про ультиматум скажет! — крикнул кто-то.

— Безнадежное дело, потому что не мы распоряжаемся передвижением воинских частей, — продолжал Гудзий. — А про оружие… — Он немного замялся. — На это оружие уже есть новый хозяин. И настоящий.

— Знаем, — сказал Кузнецов, — «вольное казачество».

— «Вольное казачество»? — сделал удивленное лицо Гудзий. — Почему?

— Потому, что так полюбовно договорились вы с Мандрыкой сегодня на президиуме солдатской секции: триста винтовок ему для «вольного казачества», городского и волостных отрядов, а сто — запасному полку. И сегодня вечером Мандрыка уже удостоился по этому поводу аудиенции у атамана полуботьковцев.

— Да откуда вы взяли? — Гудзий развел руками.

— Это не важно. А вот если есть неточность какая, поправьте. Ведь так же: триста — Мандрыке, а сто — вам?

— Мало! — крикнул кто-то в зале. — Что ж это ты, Гудзий, прошляпил? Ведь у нас в полку без оружия добрая половина, человек до полтысячи.

— Гудзий не прошляпил, — сказал Кузнецов. — Он полностью согласился с Мандрыкой, что среди тех полтысячи солдат запасного полка разве что сотня наберется таких, которым можно без риска доверить оружие. А остальные очень уж ненадежный народ. Ведь именно так говорил Мандрыка. Этими самыми словами. Может быть, в мои слова вкралась неточность? — снова иронически спросил Кузнецов Гудзия. Но тот только пожал плечами. — Эти солдаты с винтовками в руках, — продолжал Кузнецов, обращаясь к залу, — ни Гудзия, ни Мандрыку никак не устраивают. Куда интереснее для них, если винтовки попадут в руки кулацким сынкам из «вольного казачества». И именно их вы, Гудзий, только что назвали настоящими хозяевами нашего оружия. Умри, но яснее, откровеннее не скажешь! Не думаю, что среди депутатов, сидящих в этом зале, много найдется таких, которые в этом вопросе разделят вашу, с позволения сказать, точку зрения.

Шум поднялся в зале. Послышались выкрики:

— Позор!

— Ну и точка зрения!

— Что ж ты молчишь, Гудзий? Нечем крыть?

А Гудзий растерянно стучал карандашом о графин, собираясь с мыслями.

— Регламент!

— Пусть говорит!

— Пусть он все-таки про ультиматум скажет! — выкрикнул Кузин.