Артем Гармаш

Но позже, когда лег спать в беседке, Павло мысленно вернулся к этой неприятной новости о Людмиле. Да и можно ли было не думать о том, если со всех сторон в кустах сирени заливались соловьи, и в их щелканье словно бы слышались слова поэта: «Цілуй, цілуй, цілуй її, знов молодість не буде!..» И целуются, будь уверен! Может, и дальше уже у них зашло… Однако, к его удивлению, эта мысль хотя и ожгла вдруг, но ни сердце не остановилось, ни разум не помутился; лежал на спине, заложив руки под голову, с глазами, устремленными в причудливое сплетение лапчатых виноградных листьев, сквозь которые мерцали звезды, и по своей давно выработанной привычке не пропускать случая покопаться в своих ощущениях — доискивался причины. Проще всего было объяснить это самым характером чувства к ней: не очень, выходит, любил. Так нет же! Ведь с самого детства носил ее образ в мечтах своих. Хотя это нисколько — нужно откровенно признаться — не мешало ему последнее время, в юношеские уже годы, иногда «изменять» ей. Беря это слово, конечно, в кавычки. Какая ж это измена, если речь идет о случайных отношениях со случайными женщинами; собственно, голая физиология, почти физиотерапевтическая процедура. Но чтобы, думая о своей женитьбе, представлял какую-нибудь другую вместо Людмилы или хотя бы рядом с нею, потом уже, после свадьбы, такого… А Орися Гармаш? Да, был такой «грех». Не в том общеупотребляемом смысле, ибо первая же и последняя попытка только облапить ее кончилась звонкой пощечиной наотмашь, а в том грех, что с того вечера, когда впервые увидел ее в роли Наталки, словно одурел от восхищения ею и уже с той поры не переставал думать о ней с вожделением. Вспомнилось, как вскорости после того Корней Чумак, выслушав его откровенную исповедь, возмутился: «Да ты что, турок, что собираешься жить с двумя?!» — «А турки разве не люди?! Да, по сути, каждый мужчина в какой-то мере турок в душе. С той только разницей, что одни более привязываются к своим женам и на чужих молодиц и девчат только поглядывают, а другие, подходя с повышенными требованиями к жене, почему и имеют меньше шансов на полное их удовлетворение, вынуждены потом…»

Всю прошлую зиму вот так и прожили они втроем: Людмила — законная жена, а Орися — любовница. Конечно же только в его буйном воображении. Дошло до того, что стало это словно бы наркотиком для наркомана. Заснуть не мог, не отдавшись перед тем хотя бы на часок тем сладким мечтам. Чаще всего в его воображении это рисовалось так. Приезжает из Киева, а может, из Парижа на летние каникулы вместе с Людмилой погостить к своему тестю в Князевку. В Князевке же при его родителях, которые переехали из Ветровой Балки в дом, полученный по наследству, пристроил на житье и Орисю. Но встречается с нею, конечно, только тайком. Не каждую ночь, но дважды, а то и три раза в неделю обязательно отправлялись с кучером Кузьмой на ночную рыбалку… В конце концов от этих грез у него уже голова шла кругом. И страшно становилось за свою психику: право же, так можно и вовсе рехнуться. Обратился даже было к доктору-невропатологу, принял несколько сеансов гальванизации и гипноза, но вынужден был за недостатком времени оставить лечение. И хорошо сделал.

Воистину неисповедимы пути твои, судьба! Чего страшился, то как раз и помогло ему в душевном кризисе, наступившем после разрыва отношений с Людмилой. Именно Орися и помогла ему сейчас. Первые дни, правда, не до нее было ему, но потом, придя в себя немного, вспомнил о ней. И очень обрадовался. Теперь уж каждую ночь ездил с кучером Кузьмой «на сомов», рискуя даже быть изобличенным перед Людмилой. А собственно, чем он рисковал? Не такой идиллией была его жизнь с нею! Не говоря уж о ее сексуальной индифферентности, по всем признакам унаследованной от матери, — не зря же Галаган частенько «скакал в гречку»! — такие черты ее характера, как гордыня, болезненная уязвимость, злопамятность, хорошо уже допекли его. Не раз и раньше приходила мысль, не пора ли покончить с этим и совсем переселиться к родным. Благо развод теперь получить не так уж сложно. Намекнул было об этом Орисе и сам был озадачен ее бурной реакцией. Мало, оказывается, знал ее, не раскрывалась до сей поры в своей страсти к нему. Как она ласкала его в ту ночь! До рассвета и на минуту глаз не сомкнули. А утром проспали. И должен был Кузьма, не дождавшись его на берегу в условленном месте, идти в хату будить…

«Мечты, мечты, где ваша сладость!» Он ощупью достал из-под стола рядом с постелью недопитую бутылку коньяка, которую во время ужина предусмотрительно приткнул за ножкой стола, сделал прямо из бутылки несколько глотков, закурил и снова лег в той же позе — навзничь. В саду, в кустах сирени, и дальше, на берегу, рыдали соловьи. В груди у него беззвучно рыдало сердце. Бедное! И как оно выдерживает все это, не разорвется?!