Артем Гармаш

Но Саранчук не торопился с объяснением. Некоторое время молча стоял в задумчивости, склонив голову. Какая-то буйная внутренняя сила, которую Ивга Семеновна с первого взгляда, может быть, одним инстинктом учуяла в нем, сейчас еще отчетливее проступила в каждой черточке его мужественного лица, во всем его облике. Понизив голос до шепота, она спросила:

— А о чем вы сейчас думаете?

Саранчук поднял голову, но глаза его и теперь были задумчивы.

— О чем? Да все о том же. — И даже вздохнул. — Думаю: а кто же меня встретит дома? Чтобы так, как здесь, на картине.

— А разве у вас нет никого?

— Почему нет? Отец есть. Матери, правда, нет еще с детства. Мачеха. Да не в том дело, есть ли кому встретить или некому, а в том, что не за что…

Он снова перевел взгляд на картину, помолчал немного и покачал головой.

— Тогда, в старину, все как-то проще было. Набежали, скажем, на Украину татары или ляхи. Вот и поднимается народ на войну. Отбили, прогнали прочь с Украины и возвращаются домой. Ясно — герои! А теперь хоть бы нашего брата фронтовика взять. Совсем другое получается. А мы ведь тоже не меньше, пожалуй, потрудились — три года в окопах! Ну, а что с того? Когда все как-то по-дурному! Такая уж война была бестолковая. Их кайзер гнал на убой, как овец, а нас — царь Николай. Вот и возвращаемся теперь домой… А у меня у самого два креста было за храбрость. Оторвал с мясом от гимнастерки. Поняли теперь?

— Поняла, — пристально всматриваясь прищуренными глазами в Саранчука, произнесла заведующая. — И как это удивительно, что мы с вами одновременно подумали об одном и том же! Это не случайно.

— Как это об одном и том же?

— С той только разницей, что вы думали о себе: «А кто ж меня встретит так, как на этой картине?» А я подумала… Ну, да не обо мне сейчас речь. Речь о вас. Кое в чем я с вами не согласна.

— Именно?

— Не согласна я с вашими мыслями о теперешнем времени. По-вашему выходит, что сейчас не время для геройства. Разве это так? Наоборот! Никогда еще Украина не переживала такого героического времени. И никогда еще ей так, как сейчас, не были нужны храбрые люди, герои!

— Вы прямо как в этой статье! — усмехнулся Саранчук.

— Ну и что же! А вы, значит, уже прочли?

— Прочел. Да и «героев», о которых вы говорите, повидал, и про «геройство» их кое-что слыхал. Нет, это не для меня. Да и вообще с этим у меня кончено. Отвоевался. Домой и — никакая сила!

— Когда же вы едете?

— Сегодня.

— Так скоро? Это потому, что никто не ждет? — Кокетливо прищурила глаза. — Ой, что-то не сходятся у вас концы с концами!

— Так дом же. Да и нечего мне тут, в городе, слоняться без дела. Вот кабы знать…

Он уже понял ее настроение, хотя еще не знал определенно — распущенность ли это или просто невинное кокетство от безделья. Но все равно — бывший первый на всю слободу парень уже проснулся в нем. И женщина почувствовала это. Она осмотрелась, убедилась, что никто не обратил внимание на ее затянувшийся разговор с покупателем, и, неожиданно повернувшись к нему, выгнулась, закинув руки за спину, отчего платье еще туже охватило ее девичью упругую грудь, и, пристально глядя в его зрачки, спросила шепотом:

— Что кабы знать?..

Почти вызывающе глядя ей в лицо, Саранчук ответил:

— Кабы знать, чего от кумы ждать…

— Ого!.. — прищурилась женщина. — Да вы напористы. А не слишком ли?

Саранчук растерялся. «Вот так влопался!» — только и успел подумать он, потому что Ивга Семеновна продолжала:

— Не знаю, быть может, на фронте именно за это вам и кресты давали? Но в отношениях с женщиной это не всегда кончается наградой. Вы это запомните.

Красный как рак стоял перед нею Саранчук, готовый провалиться сквозь землю. К счастью, в эту секунду Ивгу Семеновну позвали.

— Иду! — откликнулась она и обратилась снова к Саранчуку: — Вы подождите меня, я сейчас освобожусь. Уедете вы или не уедете сегодня — это ваше дело, но я не хотела бы, чтобы наш разговор оборвался вот так, на полуслове. Договорились?

— Хорошо, — сказал Саранчук.

Ивга Семеновна отошла. А Саранчук проводил ее взглядом, пока она не скрылась за портьерой, и вдруг, поймав себя на том, что любуется ею, недовольно нахмурился: «Ой, Грицько, ладно ли?»

Он не был распущенным, и в его любовании, по сути, не было ничего дурного. В другой раз он не придал бы этому никакого значения. Но сейчас, из-за того, что при упоминании о доме в воображении как живая стояла Орися, интерес к этой женщине был ему неприятен, пожалуй, даже оскорбителен. Поэтому и не думал долго, взял со скамеечки пакет с книгами и, стараясь не очень стучать сапогами, вышел из магазина.

Но, очутившись на улице, он остановился. Следовало бы, конечно, хоть «прощайте» сказать. Ну, да не возвращаться же ради этого. Обойдется! Да и некогда. И так уже в этом городе полдня потерял. Зайти только к Диденко — да поскорее на вокзал. Домой пора.

И вдруг вспомнил, что оставил у Бондаренков вещевой мешок. Невольно прибавил шаг: придется ведь еще на Гоголевскую возвращаться. И почему было сразу не взять?

IV

А тем временем Бондаренко товарными поездами добирался домой.