Артем Гармаш

— А ты не смейся, Василь Иванович. Один месяц в такой обстановке — на току, возле молотилки, — целого года обычного стоит, а пожалуй, и не одного года. Ведь день за днем, от зари до зари, на глазах один у другого. А нигде так, как в работе, да еще в работе гуртом, не познаешь человека — работящий он или лодырь, совестливый или лукавый. Да и не только на работе — несколько раз в день за миской. А ведь и это не пустяк. Уже одно то, как кто ложкой из миски набирает, как ту ложку ко рту подносит, в какой-то мере характеризует человека. Да и не только ведь скулами ворочаешь — разговариваем тоже. Но больше, конечно, вечерами. Как ни уморишься, бывало, за день, а каждый вечер хоть с полчасика посидим. То песни поем, то просто тихо беседуем все вместе. А потом стали мы с нею и от компании уединяться. Одним словом, не скажу — прошло ли недели две, как мы слюбились с нею. И так она мне в душу запала, так полюбилась и красотой своей, и ласковым нравом. Сирота была. Жила в чужой хате с матерью и двумя сестричками. Когда-то хата их собственная была, но года за два до этого решил отец идти «в перевод», продал ее, да и выехал еще с несколькими односельчанами на далекий, в мечтах своих взлелеянный «Охмалин», то есть в Акмолинскую губернию. В дороге, где-то сразу за Уралом, отец помер. Мать с малышами (Христе, правда, тогда уже семнадцатый пошел), так сказать с разгону, доехала все-таки до места, но не прижилась там. Зиму кое-как промучилась, а по весне, чтобы успеть хотя бы грядки посадить, вернулась домой. Точнее говоря — в свое родное село. А дом — где же он? Сосед-богатей, купивший хату, надумал приспособить ее под телятник. Упала сердешная в ноги мироеду, все, что было в узелке, — рублей с тридцать, — отдала ему. «Смилостивился». Пустил на первых порах жилицей в их же бывшую хату, с тем что через несколько лет, когда они выплатят или отработают остальные сто рублей, перейдет хата в их собственность. Но только без земли — огород мироед уже вишнями засадил, «капитал» свой вложил. Так и стали жить — соседями, а точнее — даровыми батрачками. Лето, осень обе женщины спину гнули, а заработали так мало, что и до пасхи хлеба не хватило. Кое-как дотянули, одалживаясь и занимая, до троицы. А после троицы собрались люди в Таврию на заработки. Христя с ними пошла. Как ни удерживала, как ни плакала мать, как ни противился хозяин-кулак, ни на что не посмотрела Христя. «Словно чуяло сердце, что тебя встречу». Так и жили мы с нею больше месяца. Как муж и жена. Только что не венчаны. На осень свадьбу отложили. Думали тут же, в экономии, и на зиму наняться батрачить. Даже с Петром договорился, что в Николаев он один поедет, а уже когда устроится и что-либо для меня подыщет, переедем туда и мы с Христей. Так думалось, а вышло все иначе — неожиданно расстаться довелось.

— Что же такое случилось?