Арт-Кафе

– Ты? – хитро переспросила она. – По-моему у тебя много каких-то комплексов, от которых ты почти избавился. Но следы-то остались. Кстати – почему так? Как найдешь внешне приличного мужика, так он оказывается или козлом, или дураком, или сволочью, или пидорасом?

– А кто я по твоей классификации? – почему-то заинтересовался я. Нет бы промолчать в тот раз. Будто за язык кто тянул.

– Ты? Только не обижайся. Что-то среднее между козлом и сволочью. Так почему?

– Вообще-то надо у социального психолога спросить, почему, – сказал я немного обиженным тоном: данная мне характеристика несколько напрягала. – Думаю, все от недоверия. Мы, мужики, часто недоверчивы. Оснований много, но обычно это всевозможные страхи и фобии. Ведь мы еще и жуткие трусы вдобавок, а причины опасений – слабости. У каждого из нас есть уязвимые места, и их немало, этих мест. Мы знаем о них всегда, тщательно скрываем и часто забываем, и нет желания сознаваться даже самим себе. Ведь как нас всегда дрессировали? Нельзя быть слабым, это плохо, это мужчины недостойно. И если женщин слабостям наоборот обучали («Ах, я всего лишь слабая женщина!»), что тоже не лучшая опора для характера человека, то нам с детских лет объясняли, что настоящий мужик свои ощущения выказывать не должен. Никогда. Если его поставили к стенке, то он издевается над расстрельной командой, а если любит, то обязательно страдая, но, не показывая открыто. Настоящий мужик, в народном представлении – мужественно-брутальный субъект с каменной мордой, запахом пота и многочисленными следами увечий на теле и лице. Он с одной и той же рожей грабит банк, занимается экстремальным сексом и рассказывает анекдоты. Все чувства у него где-то глубоко в мозгу, но и там они под замком, дабы, не приведи создатель, не вывалились наружу. Мужчина всегда прячет свои эмоции.

– Да? – она по привычке вскинула брови. – Тоже мне, открыл Америку. Но ты мне казался человеком творческим, что предполагает эмоциональность и самодостаточность. Тут не надо быть философом, чтобы понять столь банальную вещь.

– Как тебе сказать, творческим… – немного замялся я. – Это происходит немного от других корней. Творческий человек должен быть постоянно чем-то неудовлетворен. А счастливые люди, обычно не жаждут ни самовыражения, ни самореализации: для чего им это надо? Зачем? Они и так упакованы по полной программе. Всем довольны, всему рады. Лишь чем-то неудовлетворенная личность может создать нечто конкретное. Творчество – всего лишь вытаскивание из себя тех образов, что давят изнутри и мешают жить, а внешние впечатления – пища для этих образов. Если питаться каким-нибудь бредом, то и на выходе получается бред… Хотя иной раз и не поймешь, где бред, а где объективная реальность со своими образами.

– Ну, по-моему, это величайшее недоразумение всех времен и народов, – ораторствовала Стелла, – смотреть на некую мифическую «связь с реальностью», как на что-то объективное данное нам в ощущении. Никакой такой связи нет, да и не было никогда. Человеческое сознание – и есть та самая реальность, а сама реальность – всего только сознание этого самого человека. Сам человек, и все что он потребляет, видит, слышит и всячески ощущает, пока живет – вот она реальность. Справедливо и противоположное: реальность управляет человеком, если он не в состоянии управлять реальностью сам. А случаев, чтоб нормальный здоровый человек совсем не умел ничего менять и переделывать, еще не было. На то он и человек, кстати. Беда, вернее – вековая привычка – состоит в том, что бытует некий усредненный образ реальности как общепризнанного стандарта. Некая среднестатистическая величина образов мира в сознании многих людей. Но это уже не совсем реальность. Вернее – совсем не реальность. Потому что нету реальности кроме той, в какой обитаешь ты сам. Есть твой мир, каким бы бредом он не казался другим, и это для тебя все. А те личности, которые не могут принять это, всегда будут лишь трехмерными проекциями на четырехмерное пространство чужого мира. Да, я давно уже предпочитаю существовать в мире, сотворенном моим собственным разумом, и не собираюсь обитать в реальности, при создании которой принимала весьма слабое участие.

– Это философия чья? – забеспокоился я. Тема уходила куда-то в сторону, принимая нежелательный оборот. Меня такие разговоры всегда пугали и вгоняли в крутую тоску. Но по горькому опыту я знал, что пресекать тему сразу нехорошо и неполезно для будущего. Достаточно немного поддержать разговор, а потом утопить в ответах не к месту, и при первой возможности перевести стрелки на иную тему. – Какого-нибудь философа с труднопроизносимой фамилией? Какой-нибудь крутой плохозапоминаемый субъективный трансцендентальный идеализм?

– Не совсем, но типа того…

15. Кофе по-бедуински