Армагеддон №3

Открытые глаза покойника воспринимались источником как предвестие еще одной смерти. Поскольку именно через открытые глаза покойного несущие смерть «высматривают» нового покойника. В родных Ванюках источника Серафима-1 на Троицу ходили на кладбище всей деревней обметать могилы, полагая что "прочищают глаза у родителей", а по вечерам жгли на могилах свечи, чтобы покойникам "там было все видно".

— Не густо, но, за неимением других источников, и этот сойдет, — проворчал Седой замолчавшей Марине. — А ты заранее не вешай нос! Я все равно верю! Пусть Боец у нас нынче показал себя отъявленным мудаком, но что-то в этом раскладе должно возникнуть… Лазейка должна быть!

На третий день этого кошмара Ямщиков впервые даже не подготовил их купе к ночи. Седой с Мариной молча начертали пентаграммы и разложили гвозди. Ямщиков в это время, повернувшись к ним задницей, бесцеремонно рылся у нее в косметичке в поисках дезодоранта. В купе он ненадолго зашел уже чисто выбритым. Поменяв рубашку, он, ничего не сказав попутчикам, решительно направился в дальний тамбур.

Марина посмотрела в непроницаемые темные очки Седого и опустила глаза. Седой равнодушно приказал ей заканчивать подготовку без него, а сам отправился куда-то в конец вагона, видно, по надобности. Сил вынести еще что-то у нее уже не было. Обливаясь слезами, Марина упала на свою полку. Боже мой, какой же горькой оказалась ее никому не нужная любовь… И сердце ее разрывалось от беспричинной жалости к себе и еще какого-то сладостного, мучительно щемящего чувства…

НА КОЙ ПРОКУРОРШАМ МУЖИКИ

Сердце Пирогова Льва Борисовича, того самого красавца, встречавшего утром прокуроршу у вахты, разрывалось от беспричинной жалости к себе и еще какого-то непонятного щемящего чувства, когда он осторожно вошел в темный конференц-зал ФПГ «Местнефть». Однако только он рукой нашарил рубильник, прикрытый небольшой панелью с крошечной индикаторной лампочкой, как из глубины зала раздался свистящий хриплый голос главы ФПГ господина Восьмичастного:

— Не включай свет! Сядь и не суетись!

Лев Борисович сел, щурясь в непривычной после ярко освещенного коридора темноте. Он пытался определить, где же сидит в раздумьях его шеф, как шепот Вильгельма Бенедиктовича раздался в непосредственной близости, прямо за его спиной:

— Как же ты меня подвел, Лева!

В голосе было нечто такое, от чего Лев Борисович не решился оглянуться на господина Восьмичастного, а только жалко поник головой. Естественно, сейчас прокурорша явится арестовывать генерального директора из-за безобразной сцены, разыгравшейся в приемной. Его доля вины есть, конечно, но все-таки можно было не доводить дело до…

— Заткнись! — оборвал его с шипением господин Восьмичастный. — Заткнись и слушай! Все гораздо хуже. Никаких обвинений по "безобразным сценам", как ты изволил выразиться, предъявлено не будет. Она кое-что украла у меня, и с этим мне предстоит разбираться самостоятельно. Ты их не должен был пропускать в здание! Заткнись! Я знаю, что сам разрешил! Но ты должен был сразу вычислить старуху!

Лев Борисович в недоумении пожал плечами. Никаких недочетов со старухой он не видел, бухгалтерия отрапортовала о готовности к проверке — какие могут быть недочеты? Он смонтировал отличный фильм, разослал по всем каналам и рассчитывал, что в конференц-зал его пригласили для благодарности и дальнейших указаний, а не для разносов по поводу того, что в его обязанности входить не может. И вообще, если бы шеф меньше злил руководство области и федеральных представителей явными закидонами, то и таких непоняток не происходило бы.

— Это какими же «закидонами» я кого-то разозлил? — поинтересовался у него Восьмичастный. Лев Борисович уже привык, что некоторые вещи, касаемые исключительно его лично, Вильгельм Бенедиктович каким-то образом слышит из головы, поэтому давно привык в рабочее время размышлять о начальстве корректно. Но не в этом случае.

— Вильгельм Бенедиктович! Для какой цели, к примеру, надо было покупать зарубежный футбольный клуб? Виолетта вам готовила обзор прессы — никто про такое хорошо не скажет! Футбол начал объединять общество, рождать в нем пусть жалкий, но все-таки патриотизм. А патриотизм — это прерогатива государства. Зачем было лезть в государственные интересы? Любому топ-менеджеру понятно, что несколько тренеров с мировым именем обошлись бы гораздо дешевле, можно было создать несколько отечественных клубов, вроде этого!