Армагеддон был вчера

Вот уж поистине — «батюшки»! Даже в полузабытом столичном общежитии, где потолки были расцвечены на зависть Пикассо и Белютину, такого не увидишь!

С потолка не просто капало — лило. По красному линолеуму бодро расползались лужи, среди которых белели кусочки рухнувшей штукатурки, а сверху продолжался водяной десант, с каждой секундой становясь гуще, основательней…

Через мгновение, вспомнив давний опыт, я догадалась, что виной всему основной стояк, причем рванула именно горячая вода, от которой поистине нет защиты, и нужно немедленно что-то делать, потому как…

И вдруг я поняла, что делать мне ничего не хочется. С минуту я пыталась сообразить, что это со мной и откуда сей приступ мазохизма, и тут до меня начало доходить…

Бодро хлюпая по лужам, я прошла на кухню и воззрилась на иконостас. Так-так, голубчики! Не уследили, значит? А ведь такого быть не может. Не должно! Но ведь случилось!

Манок-оберег — старая вьетнамская деревянная вазочка, свежезаговоренная две недели назад по всем правилам, с мукой и постным маслом — смотрелся еще глупее, чем обычно. И это шаманство — побоку!

Под веселый шум капели я отыскала в початой колоде одноразовую иконку Николы Мокрого, сверилась с печатной инструкцией и зажгла конфорку-"алтарку". Ну-с, ставим опыт. Как бишь там напечатано? «Святой Никола Мокрый, спаси и оборони, от потопления, от потопа, от порчи водяной…» Просвира обуглилась, образок, как ему и положено, принялся темнеть. Я взглянула на часы…

Через полчаса стало ясно — не работает. Потоп продолжался, штукатурка большими кусками падала на пол, обнажая желтую глину обмазки, а Никола на иконке прятал глаза, явно стыдясь происходящего. Мокрое пятно на потолке расширилось, первые капли упали на иконостас. И внезапно я поняла, что переживаю, может быть, одну из самых счастливых минут за последние годы.

Не работает! Бог с ним, с недавним ремонтом, с испорченной побелкой и неизбежным нашествием штукатуров. Не работает! Иконочки-булочки-конфорочки — то, что все эти годы доводило до бешенства, не даваясь пониманию, сбивало с толку, заставляя чуть ли не сходить с ума. Не работает! Значит, прокол, значит, в этой нелепой, не поддающейся логике системе случился сбой, а это хорошо, это очень хорошо!

Я представила себе физиономию Евсеича — нашего домового Техника. Если не ошибаюсь, пару дней назад он намекал, что за беспорочный труд неплохо бы с него, хорошего да пригожего, судимость снять. Интересно, что он сейчас запоет?

Полюбовавшись еще с минуту зрелищем, которое до меня видел, вероятно, лишь Ной со своими подельщиками, я решительно двинулась к телефону. Опыт поставлен, пора и квартиру спасать. Кажется, Евсеич не только Техник, но и водопроводчик. Пусть побегает, а то я ему напомню, что такое «условно-досрочное»! Я сняла трубку, заранее предвкушая, как «господин Тех-ник высшего разряда» дернется от ночного звонка, поднесла ее к уху…

Телефон молчал.

Молчал глухо, мертво.

Все еще не веря, я положила трубку на место, вновь подняла…

Молчит.

И тут я почувствовала, как хорошее настроение начинает улетучиваться, сменяясь растерянностью. Шутки — шутками, но мой телефон отключить нельзя. У него и проводов нет, так что даже из гнезда не вырвешь. А здорово получается: у старшего следователя прокуратуры лопается стояк, отключается телефонная связь… Что дальше? Погаснет электричество? Пистолет заржавеет? Да что же это творится в конце-то концов?

Я вздохнула, перекрестилась на Троеручицу (настоящую, не из здешней лавки) и принялась одеваться, благо идти недалеко-в соседний подъезд. Если «господин Техник» не приведет все в божеский вид к утру, я ему не только условно-досрочное припомню! Он как-то хвастал (после второй рюмки «Олдевки»), что любой стояк усмирит с помощью веревки о семи узелках. Вот пусть и попробует! Узелочки-веревочки, конфетки-бараночки! Но ведь как интересно получается! Жаль, объяснить некому.

Не в городскую же епархию обращаться

* * *

На работу я пришла злая как черт (еще бы — второе подряд воскресенье делают рабочим днем… мироеды!). Рыкнула на недотепу-практиканта, сунувшегося ко мне со своими бумажками, и, с грохотом захлопнув дверь кабинета, бухнулась в кресло. Видеть никого не хотелось, работать — тем более, а уж отвечать на телефонные звонки…

Дзинь!

Я покосилась на проклятую трубку, мысленно желая звонившему всех благ и ревматизм в придачу, но дурак-аппарат и не думал униматься.

Дзинь! Дзинь! Дзи-и-инь!

Я вздохнула, помянув царя Давида и всю кротость его, взяла трубку.

— Гизело?

Так и знала! Ревенко, начальник следственного, чтоб его!

— Гизело! Какого черта у тебя там происходит? Первая мысль была о стояке, что явно свидетельствовалоо хроническом недосыпе. Нет, дело, конечно, не в ночном потопе…

— Алло, Гизело!..

— Слышу, — наконец отозвалась я. — Где происходит?

— Где? — заклокотало в трубке. — Еще спрашиваешь?! По делу Молитвина! Какого черта ты натравила архаров?

— На кого?!

Наверное, мой вопрос явился последней каплей, потому что в трубке зашипело, булькнуло…

— Немедленно ко мне! Тут такое… Слышишь? Бери все бумаги и дуй ко мне! Немедленно…