Армагеддон был вчера

– Да, я РУС! – повторил он ликующе. Он словно стал выше ростом, в глазах бешено закипало холодное пламя.

Боевики насторожённо отступили – ещё покусает, вон крыша совсем поехала.

– Вы думаете, что вы – люди-волки!? – вытаращил глаза Коваль. – С-суки! – неожиданно всхлипнул он. – Да вы даже не суки – сучата! Псы помойные! – Теперь голос его набрал силу и пугающе зазвенел. – Да, я – рус! РУС! А вы!... Молитесь, псы… Молитесь, чтоб никогда сюда не пришли братья мои – истинные Русы, дети Сварога, внуки Даждьбожьи! Молитесь сейчас, пока Небесная Дружина…

Его затрясло, на губах выступила розовая пена. Один из боевиков поспешно мазнул прикладом по лицу. Коваль упал на спину, надсадно закашлялся, подавившись крошевом белоснежных зубов (маминой гордости) и густой, тягучей кровью из разбитых губ.

Повернувшись на бок, он сплюнул вязкую кашицу, расхохотался им в лицо – глумливо, оскорбительно, и в то же время красиво и страшно. В глазах бушевало холодное пламя. Боевики невольно поёжились. Даже у самых стойких по спине пробежались предательские мурашки от этого обрекающего взгляда и смеха.

Тот, что с кинжалом, решительно шагнул к распростертому Ковалю. Пинком опрокинул его на спину, наступил на горло, замахнулся зло, метя прямо в глаза.

– Стой, – приказал Апти.

Коваль хрипел, придушенный грязным ботинком как кролик удавом. Апти несколько долгих секунд смотрел в выпученные глаза свихнувшегося руса. С удивлением отметил, что в них совсем не было страха. Светло-серые, как чистейшие горные озёра, эти глаза смотрели на него не просто безжалостно, и даже не с лютой злобой, а… обрекающе! И как-то просветлённо, что ли?

Что он видит этими удивительными глазами?

По спине словно пробежала холодная ящерка: Апти вспомнил, что древние верили, будто перед смертью им открываются небеса, и они могут видеть грядущее…

И вдруг он понял, что надо сделать, свирепо оскалился:

– Этот шакал должен жить… пока. Для того, чтобы показать, как будут умирать на нашей земле его братья – русы.

Он посмотрел на остатки башни, на разбросанные доски, подмигнул Ковалю:

– Поздравляю, ты, наверное, даже сможешь стать святым…

Фархив, мгновенно поняв, презрительно скривился – мало чести глумиться над побеждённым. Тем более что этот парень – настоящий герой! – далеко не поверженный и не побеждённый. Вот уж он-то в первую очередь солдат, и уже поэтому достоин уважения.

Но, тем не менее, кивнул воинам выполнять. Это их война, а ему платят, чтобы он выполнял приказы. И убивал неверных.

* * *

Спустя полчаса боевики, обвешанные трофеями, медленно удалялись от разбитого блокпоста. Шли без обычных шуточек, в гробовом молчании, поражённые невероятной стойкостью этого мальчишки. Он, похоже, совсем свихнулся – совершенно не чувствует боли, только хохочет им в лицо. Даже глумиться над таким неинтересно.

Коваль, раздетый донага, остался висеть на самодельном кресте, намертво прикрученный к нему стальной проволокой. Морозный ветер удивлённо шевелил неприкрытые русые волосы, но без злобы, а… скорее сочувственно, словно утешал…

Фархив недовольно поглядывал через плечо на распятого руса. Внезапно до них донёсся жуткий хохот, испуганное эхо заметалось между камней, звонко перекликаясь разными голосами.

А Коваль улыбался, глядя пустыми, окровавленными глазницами в небо. Апти вдруг увидел, как из мрачных облаков на него грозно смотрит свирепый бородатый воин. Вот потянулась могучая волосатая рука. Не рука – настоящая звериная лапа!...

Он в ужасе замер, сглотнул – от неё не спрячешься...

Резкий звук выстрела стряхнул наваждение. Апти мгновенно присел, обернулся испуганно.

Фархив, зло сверкая тёмными глазами, убирал от плеча СВДшку. Презрительно поджатые губы выглядели на тёмном лице как шрам.

Голова Коваля безжизненно висела, по груди медленно стекала густая вязкая кровь

Апти с опаской глянул вверх. Облака сворачивались в жгуты и неторопливо потягивались. Не было никаких великанов, волосатых лап… Ничего!...

– Показалось! – прошептал он беззвучно и дрожащей рукой достал сигарету. – Просто показалось!…

А в облаках медленно затихал жуткий утробный рык небесного зверя. Затихал неохотно, ворчливо, словно тот отвернулся, довольный хотя бы малостью. Отвернулся не совсем… лишь на время...

Дмитрий Литвинцев

Судья

Какое самое неблагодарное дело на земле?

Судить. Выносить приговор, зная, что сам не без греха, определять чужие судьбы, не имея на то никакого права, кроме разве что уголовного.

Виновен… и яд впрыснут в кровь. Виновен… и пули вонзились в живую плоть. Виновен… и ток свёл судорогой тело.

Виновен… и голова отделена от тела бесстрастным лезвием топора – спасителя, освободившего парализованную ужасом душу.