Армагеддон №3

— Ты про чукчу просто так сказал? — с надеждой встрепенулась женщина, растирая глаза. — В первые часы случайного никто не говорит…

— Так… — раздраженно присвистнул мужик, играя молнией на косухе. — Значит, они в своем стиле чешут. Про чукчу сказал, не подумав. Хрен с ним, с чукчей. Ну, ладно, Флик, успокойся, не реви. О нас что-нибудь сообщали? Когда они нас отпустят?

— А разве тебе ничего не говорили?

— А я помню? Пойдем, сядем. А то стоим посреди зала, как идиоты.

— Знаешь, когда того хитрого мужичка показывали, — присаживаясь на красное пластиковое кресло рядом с Ямщиковым, сказала Марина, — мне показалось, что у него вся рожа… какие-то чукотские… вроде.

— Час от часу не легче. Понятно. Это у них юмор такой. Везде надо искать тонкие ассоциативные связи, как говорил Седой, — почти без злости ответил мужчина. — Ты не сможешь точнее вспомнить, что они сказали о нас?

— Сказали, что если справимся и сможем остаться все трое в живых, то доживем до конца.

— До какого конца? Я с нашими друзьями привык к каждому слову цепляться! — начал закипать Ямщиков.

— Не знаю… — сказала Марина. — Сказали, если выживем, должны все забыть. А как забыть, если я в этой жизни и так ничего не помню? Значит, ты теперь — Гриша…

— Вот только давай без этих бабских штучек, Флик! Ты прямо до жути на бабу становишься похожим! — опять сорвался Ямщиков, брезгливо глядя на уборщицу, разгонявшую по полу шваброй грязную талую воду и тащившую за собой красное ведро на колесиках. — Ключи, мел, четки, ладанки, гвозди у тебя с собой? Что-нибудь новенькое еще дали?

— Ага, еще какую-то карту-схему дали… с красной звездой… У меня тут потайные кармашки, — сказала женщина, неловко пытаясь через узкий ворот свитера засунуть руку себе в бюстгальтер.

— Дай-ка я сам попробую… — нетерпеливо произнес Ямщиков, решительно засовывая в ворот женщины огромную волосатую лапу.

— Гриша, Гришенька, не надо! Ой! — пыталась возразить женщина, отталкивая его ослабевшими руками.

— Флик! Ну, ты даешь! Ты же баба! — сказал оторопевший Ямщиков, нащупав что-то за пазухой у враз сомлевшей Марины Викторовны.

— Совсем совести у народа не стало! Среди белого дня сексом на вокзале занимаются! Другого места найти не могли? — рявкнула вдруг над самым ухом Ямщикова уборщица, с грохотом устанавливая рядом огромное ведро, больше напоминавшее молочную флягу. — Освободите территорию! Немедленно!

— Та що ты цепляешься, мать? Що ты гавкаешь? Бачишь, чоловик к жинке гроши ховает! — пропел присевший напротив жизнерадостный хохол.

С грохотом ведра на колесах, сигналами составов и визгом уборщицы над самым ухом — звуки окружавшей действительно медленно возвращались к Ямщикову. От этого голова не становилась легче, в ней продолжала толчками бить кровь. Он молча поднялся с женщиной, закрывшей ладонями красное от стыда лицо, и, обхватив ее за плечи, повел подальше от гремевшей ведром уборщицы. Бог мой! Флик действительно баба! И с этой бабой надо тащиться через всю страну куда-то в гору… Что скажет Седой, когда их найдет? Так, стоп! Хорош психовать… Раз они на вокзале, значит, добираться надо поездом… На восток! Поезд идет на восток! Точно! На самый Дальний Восток!

— Не реви, Флик! С кем не бывает? Не повезло, конечно. Опять. На платок, вытрись! И с чукчами не грузись пока. Только чукчей нам здесь не хватало. Пошли отсюда, билеты надо брать! — решительно сказал Ямщиков и повел в кассовый зал зарыдавшую в голос женщину.

ПИСЬМО

Только чукчи здесь Поройкову не хватало. Выследил, видно, их с Пальмой у поворота на Верхний Поселок. Щурясь на солнце, Поройков из-за штакетника наблюдал, как чукча подошел к Пальме, караулившей почтальоншу посреди дороги на Нижний Поселок, и что-то спросил у нее на своей тарабарщине. На удивление Пальма не окрысилась, а вполне внятно для узкоглазого гаденыша повернула голову в сторону заброшенной бани, где у поваленного штакетника прятался от ветра Поройков. Чертыхнувшись, старшина вышел из своего укрытия на дорогу.

— Чо тебе надо? — издалека заорал он привязчивому узкоглазому человеку. — Чо ты тащишься за нами?

— Здрастуй! — искренне обрадовался ему чукча. — От развилки на Анкалын по вашему следу иду! Тебя мне надо, парень!

Поройков молча рассматривал молодого, стриженного в кружок паренька в глухом ирыне, подпоясанном ремнем. На ремне у чукчи, кроме короткого ножа, висел полный кисет.

— Закурить дашь? — жадно спросил Поройков.

—

Кури, парень! Я сам пока не курю, для хороших людей ношу, — радушно ответил паренек, подавая кисет.