Армагеддон №3

— Мы из-за твоих шуточек без Факельщика можем остаться, — укоризненно прошептал Седой. — Не забыл, что Флик — наши глаза впотьмах? Хотя тут такие нынче глазки… Медсестра по глазки в марлевой повязке… Тьфу! Дрянь прицепилась, в бистро на вокзале крутили. Согласись, что ни разу еще таким образом не начинали ни одного похода… И чтобы ехать, как на бойню…

— Меня это тоже заводит, Седой, — ответил Ямщиков, разрезая ветчину в вакуумной упаковке. — Раньше мы шли по следу… Все такое, короче. Действовали, одним словом! На вот, жри! Зря пиво этому уроду отдали. Я как в поезд сажусь, на меня сразу такой жор нападает… И чо? Нынче-то чо получается? Ясно, что в прицепном вагоне никакого Ока не встретишь. Купили прямой билет и катимся сами не знаем куда… Полнейшая хрень!

— Слушай, а ведь неплохая штука, а? — сказал Седой, пережевывая ветчину. — Хоть ветчину научились делать… Хотя в целом плохо еще у нас народ работает! Надо ветчину прямо сейчас съесть, чтобы до утра не испортилась.

— У меня водки немного осталось… Я на вокзале еще водки взял к пиву, если честно. А потом… не решился мешать. Давай по рюмашке? За встречу, — предложил Ямщиков, доставая из внутреннего кармана куртки чакушку.

— Что с тобой делать?.. Давай!

Они выпили, доели ветчину, а потом вскрыли упаковку с копченой лопаткой. От корейки Седой отказался наотрез.

— Это все вечный российский бардак! — глубокомысленно изрек Седой после третьей пластиковой рюмочки, которые оказались у запасливого Ямщикова в кармане брюк. — Все в точности так же, как мы, купили билеты, сели в вагон… А куда их цепляют, куда везут — всем до глубины души наплевать! Совершенно не привык задумываться народ. Как, впрочем, и работать.

— Ну, значит, и нам не хрен от народа отрываться, — зевнув, ответил Ямщиков, снимая теплую фланелевую ковбойку. — Ты лучше скажи, раз такой умный, что можно для пользы дела извлечь, пока мы здесь будем прессоваться?

— Я полагаю, — с жаром заявил Седой, залезая на верхнюю полку, — надо и здесь работать! Случайностей в нашем деле не бывает! Всех, кто сюда ни вопрется, надо выслушать и прокачать! Слушай, я полночи подежурю, сколько смогу, а потом тебя подниму. Устраивает? Давай плановые дежурства с завтрашнего дня начнем.

Всю ночь колеса стучали по поющим рельсам: "Мегид-до, Мегид-до, Мегид-до-до-дон", разгоняя сон. Светили желтыми глазами полустанки, и веселой беспутной спутницей за вагоном бежала полная луна.

Потом вагон надолго остановился где-то и почти до утра стоял в полной тишине. Только вдали слышались редкие гудки маневрирующих составов и усталый женский голос диспетчера из динамиков. Но вот подошла какая-то бригада мужиков, матерясь, они подкатили вагон к другому составу. Вагон вздрогнул всем телом один раз, потом другой, потом что-то взвизгнуло под ним, будто между колес пробежала металлическая кошка, и вновь колеса запели свою боевую песню.

Под утро небо заволокло свинцовыми тучами, а наступивший тусклый, серый день будто извинялся холодными крошечными слезинками, висевшими в воздухе, что ничего запоминающегося и радостного он с собою не несет.

В ГЛУХОМ КРАЮ ЧУЖБИНЫ ДАЛЬНЕЙ

Под утро небо заволокло свинцовыми тучами, а наступивший тусклый, серый день будто извинялся холодными крошечными слезинками, висевшими в воздухе, что ничего запоминающегося и радостного он с собою не несет. С кленов и дубов медленно падала листва в гниловатых, коричневых подтеках. В парке было сумрачно и тихо, непогода разогнала всех обычных посетителей. По мощеной дорожке, неспешно разговаривая, шли двое мужчин, прикрываясь одинаковыми черными зонтами. Строгие темные костюмы и одинаковые кейсы делали их похожими на банковских служащих средней руки, зашедших обсудить деловые детали финансовой операции в неформальной обстановке.

— Я полагаю, времени осталось в обрез. Никогда еще нашествие лжепророков не было столь мощным и отлаженным, — тихо говорил высокий, суховатый человек, наклоняясь почти к самому лицу своего плотного спутника, сравнительно невысокого роста.

— Кому вы это говорите, пастор Белофф? — риторическим вопросом ответил спутник. — Я ведь жил в Израиле. Там обычное явление, когда кто-то заявляет себя мессией с истерическими рыданиями у Стены Плача. Так и называется — "иерусалимский синдром". Дня не проходит, чтобы по Садам Сахарова с сиреной не проехала карета скорой помощи в психушку "Кфар Шауль".

— Однако за всем просматривается система. Вчера я направил депешу Собору Посвященных. Понимаю, это было жестом отчаяния… Я указал несколько ключевых моментов во всех последних лжеучениях и приложил свои выводы, — продолжал нашептывать другой, с тревогой поглядывая по сторонам.