Армадэль. Том 2

Он отложил письмо и погрузился в тревожный поток мыслей. Следующий вопрос, который предстояло решить, был очень важный — вопрос времени. Педгифт сказал Бэшуду, что мисс Гуильт может быть обвенчана через две недели. Один день из четырнадцати уже прошёл, а другой проходил. Бэшуд нетерпеливо ударил рукой по столу, спрашивая себя: как скоро недостаток в деньгах принудит Аллэна написать к нему из Лондона?

— Завтра? — спрашивал он себя. — Или послезавтра?

Завтра прошло, и ничего не случилось. Настал следующий день, и пришло письмо — деловое, как он ожидал, о деньгах, как он ожидал, а в постскриптуме стоял адрес, кончавшийся словами: «Можете рассчитывать, что я останусь здесь до дальнейшего уведомления».

Бэшуд свободно вздохнул и тотчас начал, хотя до поезда, отправлявшегося в Лондон, оставалось ещё два часа, укладывать свои вещи в дорожный мешок. Последняя положенная им вещь был голубой атласный галстук.

— Она любит яркие цвета, — сказал он, — и, может быть, ещё увидит меня в этом галстуке.

Глава XIV ДНЕВНИК МИСС ГУИЛЬТ

Лондон, 28 июля, понедельник вечером. Я едва в состоянии держать голову — так я устала! Но в моём положении я не смею полагаться на память. Прежде чем лягу спать, я должна, по обыкновению, записать события этого дня.

До сих пор счастливый оборот событий в мою пользу (долго не было такого оборота) продолжается, по-видимому. Я успела принудить Армадэля — грубияна надо было принудить! — уехать из Торп-Эмброза в Лондон в одном вагоне со мной на глазах всех бывших на станции. Много было сплетников, и все вытаращили на нас глаза, и, очевидно, все сделали заключения. Или я не знаю Торп-Эмброза, или теперь там ходят разные толки о мистере Армадэле и мисс Гуильт.

Мне было немного трудно с ним первые полчаса. Кондуктор (чудесный человек! я была так ему благодарна!) запер нас вдвоём, ожидая за это получить полкроны. Армадэль подозревал меня и показал это ясно. Мало-помалу я укротила моего дикого зверя отчасти тем, что не выказывала любопытства о причине его поездки в Лондон, а отчасти заинтересовав его другом Мидуинтером, особенно распространившись о случае, представлявшемся теперь для примирения между ними. Я говорила на эту тему до тех пор, пока не заставила его разговориться и начать занимать меня, как мужчина обязан занять даму, которую он имеет честь сопровождать по железной дороге.

Но вся его бестолковая голова была, разумеется, занята собственными делами и мисс Мильрой. Никакими словами нельзя выразить, какую неловкость испытывал он, стараясь говорить о себе, не упоминая о мисс Мильрой. Он доверительно сообщил мне, что едет в Лондон по делу, крайне для него важному. Пока это секрет, но он надеется, что скоро сообщит мне об этом; теперь уже для него большая разница в том, как смотреть на сплетни, ходившие о нём в Торп-Эмброзе; теперь он слишком счастлив и не обращает внимания на то, что сплетники говорили о нём, и он скоро заставит их замолчать, явившись в новом виде, который удивит их всех. Так он болтал с твёрдым убеждением, что я не догадываюсь ни о чём. Трудно было не расхохотаться, когда я вспомнила о моём анонимном письме майору, но я сумела сдержаться, хотя, должна признаться, с большим трудом. Спустя некоторое время я начала чувствовать страшное волнение — сложившееся положение, как мне казалось, выдержать было свыше моих сил. Я была с ним наедине, разговаривая самым дружеским образом, а всё время думала, что лишить его жизни, когда наступит минута, для меня будет так же легко, как стереть пятно с перчатки. Эта мысль волновала кровь и заставляла гореть мои Щеки. Я раза два засмеялась громче, чем следовало, и задолго до того как мы приехали в Лондон, сочла нужным спрятать лицо, опустив вуаль.

Доехав до станции, для меня не составило никакого затруднения уговорить его поехать со мною в кэбе в ту гостиницу, где остановился Мидуинтер. Он с нетерпением ждал минуты, когда помирится со своим милым другом, — главным образом — я не сомневаюсь — потому что хотел, чтобы милый друг помог ему в задуманном побеге. Затруднение, разумеется, заключалось в Мидуинтере. Моя внезапная поездка в Лондон не позволила написать ему, чтобы преодолеть суеверное убеждение в том, что ему и его бывшему другу лучше быть в разлуке. Я сочла благоразумным оставить Армадэля в кэбе у дверей, а самой пойти в гостиницу подготовить почву для их встречи.

К счастью, Мидуинтер был дома. Его восторг, когда он увидел меня гораздо раньше, чем надеялся, был таким бурным, что трудно передать словами! Я могу признаться в правде моему дневнику: была минута, когда я забыла обо всём на свете, кроме нас двоих, совершенно так же, как и он, как будто снова я стала девочкой, пока не вспомнила об олухе в кэбе. Тогда я тотчас сделалась опять тридцатипятилетней женщиной.