Архив графини Д **

Милая Китти. Сейчас княгиня Кривобокая сказала мне, что завтра ты привозишь к ней Наденьку, а потому прошу тебя непременно обедать у меня. Кстати, ты увидишь Мишу Неверова. По-моему, он премиленький офицерик, но мне интересно знать твое мнение. Угадай, кто у меня был вчера? Нина Карская! Я думала, что после ее парижских скандалов она не посмеет появиться в обществе. Я, конечно, ее не приняла; надеюсь, что и ты не примешь. Она приехала в Петербург так рано для того, чтобы отделывать совсем заново свой дом. Она собирается много принимать зимой, но кто же к ней поедет? Надо же, наконец, делать различие между развратными женщинами и... другими.

Твоя Мери

27. ОТ А. В. МОЖАЙСКОГО.

(Получ. 4 сентября.)

Милая Китти. Греки перехитрили. Недаром в летописи Нестора сказано: «Суть бо греци льстиви даже до сего дне»[38]. Я все еще не могу напомнить им быстроногого Ахиллеса, а Сапунопуло уже напомнил мне хитроумного Одиссея. Он так опутал, оплел меня своими сделками и комбинациями, что я совершенно в его руках.

С лихорадочным нетерпением ждал я твоего письма, надеясь найти в тебе нравственную поддержку, и — что же? Ты советуешь мне жениться! Совершенно справедливо, что браков по любви у нас в свете почти не бывает и что во всяком браке есть какой-нибудь расчет... Но ведь ты знаешь, Китти, что такое девица Софья Сапунопуло. Оставайся она так же дурна и желта, но будь при этом существом симпатичным, а главное — спокойным, я бы еще мог примириться с необходимостью, но ведь она на секунду не может остаться в покое. Это не женщина, а какая-то ходячая желтая лихорадка. Вот тебе для примера наше препровождение времени последних трех дней. В среду был на даче спектакль, на который съехался весь одесский grand-monde[39] (и тут есть свой grand-monde — без этого нельзя). Давали, между прочим, proverbe[40] ее собственного сочинения: «Се que femme veut, le mari le voudra»[41]. Само собою разумеется, что я играл роль мужа, что десять раз я должен был целовать ее руку и что эта невыносимая дребедень имела колоссальный успех. Третьего дня было сделано распоряжение — гостей не принимать, и вечер был посвящен чтению Эсхила в подлиннике. Понимаешь ли ты весь ужас этих трех слов: Эсхил в подлиннике! В течение пяти часов она с пафосом читала трагедию на незнакомом мне языке, переводя каждую фразу на французский; и я должен был этому верить, хотя убежден, что древнегреческий язык она понимает немного больше, чем я. А когда выходило уж очень хорошо, она протягивала мне руку, которую я пожимал, причем тетушка Евменида закрывала глаза и одобрительно качала головой. Вчера опять наехало множество гостей, и мы катались по морю в костюмах. Я изображал турецкого пашу и сидел в лодке с чалмой на голове и с кальяном в руке!!! Я все это переношу терпеливо, потому что Сапунопуло дал мне «свое честное греческое слово», что 15 сентября все будет кончено и он отпустит меня в Петербург с пятью тысячами... А если он надует опять, назначит новый срок и снова надует? Неужели же мне в самом деле жениться?

Нет, Китти, нет! это невозможно, этому не бывать! Никогда я не продам себя так бесславно, никогда этот золоченый грецкий орех не будет привит к старому родословному дереву Можайских! Лучше надеть суму нищего и идти просить подаяния или пустить пулю в лоб, чем исполнить эту жалкую роль, которую она начертила мне в своем гнусном провербе.

Прощай, моя милая Китти, или ты увидишь меня через две недели счастливым и забывающим около тебя об одесской Элладе, или не увидишь вовсе, потому что меня не будет на свете. В таком случае, не поминай лихом горячо тебя любившего

А. М.

28. ОТ КНЯГИНИ КРИВОБОКОЙ.

(Получ. 26 сентября.)