Архив

Дети… Дети не растут и не вырастают во взрослых, нет-нет. Они обрастают. Корками, налетом, чесоточной коростой, слоями грубеющей с каждым годом кожи: сначала детскими обидами и запретами, юношеской жестокостью и максимализмом, обрастают ненужными знаниями в мясорубках начального, среднего и, если повезет, высшего образования. А потом теряют себя навсегда, влившись в безысходность и монотонность взрослой социальной жизни, когда каждый день после ненавистной работы и начальника-дебила выбираешь макароны на ужин по акции в ближайшем к дому супермаркете, а потом бредешь в свою берлогу, пыхтишь у плиты, изощряясь состряпать что-то съедобное из пачки макарон «Каждый день» и банки мерзкой тушенки с того же завода. Жадно уплетаешь их, глядя на ночь телек, в глубине души мечтая где-то и как-то найти свою половинку, которая с тобой будет жрать разваренные макароны и сопеть тебе в плечо ночью, обнимая и прижимаясь теплым худеньким тельцем. И мечтать во снах о чем-то, выиграть в лотерею, например, уехать отсюда навсегда и никогда не возвращаться, или чтобы прямо сейчас ворвались в квартиру и пристрелили тебя к чертовой матери с твоей половинкой, потому что у самого – духу не хватает. О чем угодно, но только не об этом. Потом привяжешь ее к себе специально разорванным презервативом или она тебя – двумя полосками на тесте (тут уж кто как), и все, вместе навсегда. Или лет на 18, как минимум. Иначе – статья УК.

В лучшем случае будете вдвоем каждые выходные жрать мясо с костра и водку в ближайшем лесопарке, ночами трахаться (теперь уже без презервативов «Гусарские», ибо других не осталось), мечтать об отпуске в Крыму, планировать, чей именно долг по кредитке закроете материнским капиталом, и радоваться, что в дверь не постучат ребята из военкомата – родителей не призывают. Им похоронки присылают.

Срезать с людей весь налет, и обнажится эта наивная детская непосредственность вот этого вот ребенка, который уже не неразумный детеныш, но еще не обросший грязью нашего существования. Настоящая человеческая суть, потерянная в годах, ошибках и лабиринтах памяти каждого индивида. Чистая душа, если уж на то пошло.

Молодая мамаша, сыпля проклятиями, откопала в необъятной сумке то, что искала, и наставила это бесформенное нечто прямо на Антона.

Рефлексы сработали молниеносно. Сердце гулко ударило и застыло, тело пробило адреналиновой дрожью, звук заглох. Антон пружинисто пригнулся, выпрыгнул навстречу женщине, точным ударом по запястью выбил оружие. Оно только начало описывать параболу, а Антон уже провернулся вокруг спины противника, встал позади матери, захватил рукой ее шею, придавливая, а второй метнулся к кобуре, но вовремя себя остановил.

Ребенок при этом остался нетронут и даже не понял, что вообще происходит.

Женщина истошно завизжала, но ее крик быстро прервался удушающим приемом, скатился в гортанное хрипение. У Антона кровь гулко билась в висках, напряженные мышцы одеревенели, а расслабленные – дрожали. Мгновения раскатывались в бесконечности. Женщина (не настолько на самом деле старая, чтобы зваться «женщиной») хрипела, теперь схватив Антона за руку и пытаясь отнять ее от себя, вернуть доступ перекрытому кислороду. Стреляющий электрошокер наконец цокнул с парой искр о дорожку в метре от сплетенных фигур и откатился еще дальше.

«Черт, это просто шокер, ты совсем с катушек съехал?!» – Антон опустил голову к девочке, которая начала морщиться в гримасе страха и расходилась невыносимым визгом, и обратился к ней про себя: – «Нет, девочка, я не человек. Я так, черствая пустышка. Считай – мертвец». Вслух сказать или хотя бы одними губами прошептать – смелости не хватило.

– Спокойно, я из Управления… – Медленно, на ухо задыхающейся девушке промямлил Антон и начал понемногу ослаблять хватку.

Женщина хрипела и брыкалась, почти висела на его руке, но не обмякши, как Вероника Петровна, захлебываясь слезами, а как-то напряженно, выискивая слабину и стараясь ей воспользоваться. Она даже не пыталась отдышаться, а, едва наполнив легкие воздухом, зашлась в крике:

– Помогите! Убивают!

На счастье, никого поблизости не было, только в целых окнах помелькали лица: проживающие настороженно выглядывали, зашторивали проемы и уходили вглубь квартиры, делать вид, что не слышат истошного визга женщины и ее ребенка. И уж точно в полицию не позвонят. Да она сюда и не приедет по такому вызову. Вот если б труп валялся – это уже другое дело.

В разбитых же окнах толкались рожи, кричали что-то и улюлюкали.

Кто что умел, словом.

Антон легонько оттолкнул женщину, достал удостоверение и поднял руки вверх, медленно отступая на несколько шагов.

– Женщина, успокойтесь, я из Управления, я вас не трону… – «Бред какой-то».

Мать едва удержалась на каблуках сапог, развернулась, схватила ребенка, подтянула к себе и уже не орала, но задрожала (адреналин накатил, долго он что-то) и, прикрывая рукой рот и собой заслоняя ребенка, рыдала, сипло шепча что-то: «не подходи, не подходи, не отдам…»