Архив

Я заглядываю за прилавок и поднимаю простыни на старой мебели кафе, стараясь не задеть свежевыкрашенные стены. Начинает всходить солнце. И когда я уже собираюсь отказаться от поисков, я обращаю внимание на каменную розу на мраморном полу. Сейчас она прикрыта пленкой, чтобы ее снова не заляпали. В трещинах камней и под плитами, говорил Оуэн. Это мне вряд ли поможет, но я опускаюсь на пол и снимаю с розы пленку. Она огромная, почти метр в ширину, и каждый лепесток размером не меньше моей ладони. Я вожу рукой по инкрустированной поверхности, пожелтевшей от времени. И чувствую, что в самом центре картинки лепестки слегка движутся под моей тяжестью. А один, кажется, свободно входит и выходит.

Сердце екает, когда мне удается подцепить лепесток и вынуть его. Тайник представляет собой небольшую нишу, выстланную белой тканью. И там, придавленный узким металлическим стержнем, лежит обрывок сказки Регины.

Бумага уже пожелтела, но не истлела, надежно защищенная в каменном укрытии. Я разворачиваю ее на утреннем свету.

Красные камни подвинулись и образовали гигантский лестничный пролет уводящий далеко наверх. И герой пошел туда.

Очевидно, что все фрагменты перепутаны. В предыдущем отрывке говорилось о богах и монстрах, встретивших героя на вершине. Этот рассказывает о том, что было раньше. Но что должно произойти потом?

Я переключаюсь на металлический стержень, лежавший вместе с запиской. Это вещица с карандаш толщиной, но вполовину короче и так же заостренная с одной стороны. С тупой стороны в ней проделан желобок. Интересно, он из того же сплава, что и кольцо, которое я нашла в прошлый раз?

На один короткий момент я задумываюсь о том, чтобы вернуть записку на место и оставить ее гнить здесь. Мне кажется несправедливым, что у Оуэна осталась память о Регине, в то время как у меня ничего не осталось от Бена.

Но как бы ни было ужасно то, что Бен сорвался, а Оуэн нет, Оуэн ни в чем не виноват. Он — История, а я — Хранитель. Он не мог знать, что произойдет, и это я сама решила разбудить брата.

Солнце уже встало. Сегодня разбирательство по моему делу. Засунув бумажку и стержень в карман, я иду домой.

Папа уже встал, и я говорю, что ходила на пробежку. Не знаю, верит ли он. Он говорит, что я выгляжу усталой, и я с ним соглашаюсь. Приняв душ, я вяло провожу ранние утренние часы, стараясь не думать о разбирательстве, о том, что меня могут признать негодной и я потеряю все. Я помогаю маме возиться с образцами краски, упаковываю половину овсяного печенья с изюмом для Никса и придумываю неубедительный повод, чтобы уйти. Но маму он совершенно не смущает — она полностью поглощена подбором оттенка: не подходит, не очень подходит, наверное, подходит— и просто кивает. Я замираю на пороге, глядя, как она работает, слушая, как папа говорит в соседней комнате по телефону. Я пытаюсь запомнить все до того,как, потому что не знаю, как все будет выглядеть после.

И ухожу.

Я срезаю путь через Коридоры, и воспоминания о прошедшей ночи накрывают меня с головой: влажный воздух, едва различимые вздохи и шорохи. Ощущение покоя. И пока меня снедает паника, я понимаю, что мне снова хочется раствориться в тишине. Но это невозможно. Есть еще кое-что важное.

Я нахожу наш закуток. Оуэн ждет меня там, и я вкладываю записку и металлический стержень в его ладонь, задержавшись ровно настолько, чтобы хватило на один долгий поцелуй и момент блаженной тишины. Оказавшись на пороге Архива, я совершенно теряюсь. Страх съедает меня с головой.

Не знаю, чего ожидать — толпу Библиотекарей, готовых отобрать у меня ключ и кольцо, или некую Агату, обвиняющую меня в некомпетентности и готовую стереть у меня из памяти дело моей жизни, трибунал или линчевание.

Я не думала, что за столом, как ни в чем не бывало, будет сидеть Лиза. Она меряет меня взглядом поверх очков в роговой оправе и спрашивает, что мне угодно.

— Роланд здесь? — нервно спрашиваю я.

Она возвращается к работе.

— Он говорил, вы должны зайти.

Я переминаюсь с ноги на ногу.

— Больше он ничего не сказал?

— Попросил впустить вас. — Лиза выпрямляется. — Все в порядке, мисс Бишоп?

В приемной стоит тишина, и я боюсь, Лиза услышит, как бешено бьется мое сердце. Я сглатываю и с усилием киваю. Он ей ничего не сказал. И тут в приемную врывается Эллиотт, и я замираю, испуганная, что сейчас он ей все расскажет и уведет меня на разбирательство. Но, склонившись к ней, он говорит только одно:

— Третий, четвертый, шестой и с десятого по четырнадцатый. — Лиза тяжело вздыхает. — Понятно. Убедись, что они все вычеркнуты.

Я хмурюсь. Так вот что за технические проблемы!

Эллиотт уходит, и Лиза смотрит на меня так, словно уже позабыла, что я здесь.

— Единицы, — говорит она, имея в виду первое крыло, первый коридор и первую комнату. — Сможете добраться сами?

— Думаю, справлюсь.